Избранницы Рахмана
Шрифт:
Так думал царевич, надевая кафтан, поправляя манжеты изящно вышитой рубахи и ища глазами меховой плащ.
– Прощай, Зейнаб! – проговорил он на пороге комнаты.
– До встречи, мой царевич! – промурлыкала красавица, поленившись даже встать на прощание. И это стало той последней каплей, что переполнила чашу терпения Рахмана.
Он резко повернулся и почти выбежал на улицу, не побеспокоившись закрыть ни одну из тяжелых дверей, что встретилась ему по дороге.
– О Зейнаб, – пробурчала кормилица, с трудом закрывая дом. – Твой последний воздыхатель –
– Да, Зульфия, он очень хорош… И как богат. Теперь мы заживем беззаботно.
Но старая кормилица так не думала. Ибо она видела лицо, с которым покидал ее госпожу этот новый любовник.
– Не чаял я увидеть тебя здесь снова. – Такими были слова, которыми встретил хромоногий библиотекарь Рахмана. – Я думал, что это прекрасноокая дева похитила тебя надолго. И что теперь ты не покажешься в этих стенах до того времени, пока не придет пора сдавать многочисленные экзамены…
– О нет, уважаемый. Мое сердце похитить невозможно. Этого не может сделать в целом мире никто – а тем более какая-то презренная, торгующая своей жизнью женщина, да к тому и столь некрасивая…
«О Аллах, – подумал библиотекарь. – Как изменились взгляды нынешней молодежи! Эту удивительную чаровницу он назвал некрасивой! Какой же тогда должна быть в его глазах девушка красивая?»
Но задать вопрос старик не решился. Должно быть, что-то в выражении лица юноши удержало его от этого.
Рахман же, забрав книги, вновь уселся за стол и принялся с удвоенным усердием штудировать обширный труд великого Аль-Бируни.
Дни проходили за днями, слагаясь в недели и месяцы. Но Рахман был верен клятве, которую тогда дал себе. Ни одна женщина более не интересовала его. Все свои силы он отдавал изучению наук, попыткам проникнуть в заповедные тайны мира. Наставники не могли нарадоваться подобному студиозусу в своих рядах, а верный Вахид только вздыхал. Ибо видел, что царевич отказался в этом мире от всего, оставив себе лишь науки и книги. Его более не интересовали ни поэзия, ни дружеские вечеринки с приятелями, любившими жизнь во всех ее проявлениях, ни даже просто прогулки по расцветающей Кордове.
Зато законы магии теперь все легче поддавались пытливому разуму Рахмана. И наступил наконец тот день, когда смог он развить дар сверхчувствительности, быть может, даже превзойдя умение, каким некогда его так поразил факир на ярмарочной площади.
В этот день весна уступила место лету. Молодая зелень деревьев теперь скрывала выщербленные временем камни домов, в крошечных садиках цвели цветы. Верный Вахид, бурча, собирал в стопку разбросанные тут и там книги…
Рахман откинулся на подушки, которыми была уложена его кушетка. Отказавшись от женщин, аскетом все же царевич не стал и для занятий предпочитал жесткой деревянной скамье мягкую кушетку или покойное кресло. Пышные подушки приняли усталое тело юноши, а сам он, решив поупражняться в магическом искусстве, попытался представить себя свитком, лежавшим на низеньком столике у окна.
И
Рахман устроился поудобнее, любуясь миром. Он хотел впитать все буйство его, пока ощущения не угаснут. Но, о чудо, мгновения текли одно за другим, а яркость красок и звуков оставалась прежней. Юноша не верил сам себе.
«О Аллах, неужели у меня это получилось?! Неужели теперь я смогу просто усилием воли переходить из серого мира, каким он виден всем, в пестрый, многокрасочный, ослепительный мир, каким его создал Аллах милосердный и всемилостивый? Но смогу ли я, как некогда факир, даровать кому-то это удивительное умение?»
Колебаться было не в характере юноши, и потому он решительно встал с мягких подушек.
– Вахид, друг мой!
– Я здесь, царевич.
– Ты можешь на несколько минут оставить свои занятия?
– Да, господин, конечно. Я готов служить тебе.
– Тогда подойди поближе.
Старик приблизился, и Рахман, как факир, сначала коснулся пальцами его висков, а потом левой руки.
Глаза старого слуги широко раскрылись.
– О мой добрый хозяин, что это?
И Рахман внутренне возликовал – ибо понял, что его слуга увидел мир таким же, как и он сам.
– О друг мой, это удивительное умение. Я развивал его в себе, зная, что мир на самом деле выглядит куда роскошнее и богаче, чем дано это отразить нашим пяти чувствам.
– Этот мир ослепляет и оглушает… Я могу видеть запахи, слышать цвета… Я слышу ток своей крови и понимаю, почему мои несчастные колени отказываются порой меня слушаться… Скажи мне, добрый хозяин, теперь этот мир будет таким всегда?
– О нет, мой Вахид. Через несколько мгновений ты вернешься обратно. Обостренные чувства тебя покинут. И, если ты не захочешь научиться этому сам, покинут навсегда.
– Какое счастье!.. Но, – тут новая мысль пришла в голову старому слуге. – Выходит, о мой хозяин, ты все время видишь мир вот так?
– О нет, мой друг. Я и сам не так давно узнал об этом умении, что люди называют сверхчувствительностью. А управлять им научился всего несколько часов назад. Должно быть, научился. Ибо чем больше я упражняюсь, тем легче мне это удается. Но разум мой говорит, что научиться вызывать в себе эту самую сверхчувствительность – лишь половина умения. Теперь осталось понять, как правильно этим пользоваться. Понять, как можно руками различать цвета, как удерживаться от того, чтобы не подслушивать мысли людей…