Избранник. Трилогия
Шрифт:
И Маруська, в первый момент принявшая прикосновение его рук за ласку, вдруг ощутила смертельный холод, идущий от его ладоней, и мгновенно поняла, что ее отталкивают. Этот холод заставил сморщиться ее соски, и лишил упругости ее груди, и даже ТАМ все скукожилось и заледенело…
Потому что ее НЕ желали.
— Ты что?
— Я не могу.
— Да ты…
Маруська хотела взвизгнуть от разочарования и обрушиться на несостоявшегося любовника с площадной бранью, к какой приходилось иногда прибегать в «Ристалище», — а может, и оставить на его поганой физиономии несколько красноречивых
— Жаль, — только и сказала она и принялась прятать то, что всего лишь несколько мгновений назад могло бы стать их общим достоянием. Но не стало и никогда не станет — это было совершенно ясно Маруське и теперь удивляло ее, потому что у нее прежде уже были трое.
Вот так же, впотьмах — только не в коридорчике родного дома, а в кладовой «Ристалища», на пластиковых мешках с сахарным песком и парленовой крупой. Все там было почти так же — в начале — и совершенно не так же — в конце — и не было только сожаления.
— Ты прости меня, — прошептал парень. — Но я вправду не могу.
«Неужели ты не мужик?» — хотела спросить она. И не спросила, потому что он был мужик, только бесконечно чужой, и потому что стояло за ним нечто, чему она не знала названия, но что ощущала всей своей девичьей душой, жаждущей настоящей любви и настоящего счастья, которого здесь у нее нет и никогда не будет…
И впервые в сердце ее родилась жалость к самой себе, тут же сменившаяся благодарностью к нему за то, что он пробудил в ней это понимание.
— Ладно, — сказала она. — Проехали, Остромир. Ступай, пожалуйста! Дверь и дорогу найдешь? Или проводить?
— Найду. Дверь справа от меня, в трех метрах.
— Тогда ступай! — Маруська еле сдерживалась. — Да ступай же ты!
Похоже, он еще что-то хотел сказать, но не сказал.
Пространство рядом с Маруськой стало чужим и пустым. Дважды скрипнула открывшаяся и закрывшаяся дверь, протопали по ступенькам уверенные шаги, прошуршало кустами, и наступила ватная тишина. А потом завыл ветер в трубе, и в душу пришло ощущение, что несколько мгновений назад она оказалась рядом с чем-то большим и сильным, от которого ей так ничего и не досталось.
И тогда, по-прежнему неведомо от кого прячась в темноте, Маруська громко, в голос, зарыдала.
Глава двадцать шестая
Завтракать Осетр отправился в гостиничный буфет — после случившегося вчера встречаться с Маруськой ему совершенно не хотелось. И вроде бы не виноват ни в чем — скорее, был бы виновен, откликнись на Маруськины желания! — однако душа находилась в расхристанном состоянии. Оказывается, и из жалости можно не быть равнодушным к женщине. Это было открытие. Оказывается, есть любовь, есть равнодушие и есть неравнодушие, которое и не любовь вовсе, но которое тоже способно сидеть занозой в сердце. Черт бы меня побрал!
Он поедал пшенную кашу с маслом, невидяще глядя в разукрашенную стилизованными человеческими фигурками стену и почти не чувствуя вкуса каши, и грыз себя. Вот уж никогда бы не подумал, что какая-то официантка с захудалой планеты способна вывести его из равновесия. И вместо того, чтобы думать о деле, он ломает голову над вопросом — не слишком ли вчера был жесток?..
Тот еще «росомаха»! Капитан Дьяконов сказал бы себе: «Гаси светило!» — и эта проклятая Маруська оказалась бы похоронена в глубинах памяти, чтобы всплывать оттуда в одном-единственном — случае: когда потребовалось бы обобщить опыт своих отношений с женщинами. И не было бы никакой самоголовомойки…
— Доброе утро! — послышалось сзади.
Осетр обернулся.
Рядом стоял тот самый тип, серый мужичонка из числа Карабасовых прихвостней. Сереженька, который должен был найти Осетра в случае, если у бандитов появится информация.
— Присаживайтесь! — Осетр сделал приглашающий жест, почему-то ощущая, что Сереженька не нуждается в подобных приглашениях, что захоти этот бандитик присесть, давно бы уже обосновался на соседнем стуле да еще и локти бы на стол возложил. — Может, позавтракать?
— Благодарствуйте! — Лицо Сереженьки расплылось в улыбке, но глаза не улыбались ни капли. — Через час Карабас ждет вас у себя.
— Как через час? — всполошился Осетр. — Мне же надо успеть в банк забежать, снять со счета деньги.
Сереженька мотнул головой:
— Не надо. Карабас будет ждать. Через час.
Бандит покинул буфет. А Осетр принялся активнее работать ложкой. Известие заставило его позабыть о своих отношениях с женщинами.
Вообще-то, если поразмыслить, то такое известие не слишком радостно. Раз деньги не нужны, значит, бандиты не обнаружили пропавшего агента. И соответственно вероятность выполнить задание падает вдвое. А если еще и майор Бабушкин не найдет никаких концов, что тогда делать? Брать в руки плазменник и, паля во все стороны, пробиваться к неведомой цели, о которой ничего не знаешь?..
Кстати, не взять ли с собой какое-никакое оружие при визите к Карабасу?..
Он принялся за утренний кофе, обмозговывая этот вопрос. И решил, что за оружие браться рано. Оружие — вещь серьезная и призывающая к ответственности; даже само наличие его у тебя — необратимый поступок. То есть не наличие само по себе, а наличие, обнаруженное посторонними людьми. Нет, до оружия ситуация еще не дозрела.
Он залпом допил кофе и решил отправиться к дому Карабаса кружным путем. Не спеша, с проверкой.
Ну ведь должен же быть хвост! Или я еще не оказался в оперативной обстановке, когда за мной надо следить. А вот кстати… Если на Угловке так развита коррупция, черепа, в принципе, должны в каждом залетном гражданине подозревать агента имперских властей. Или и в самом деле — имперское правительство волнует только бесперебойная добыча и поставка продукта? С другой стороны, если к каждому залетному приставлять хвост, это надо иметь огромную службу слежки и как-то оплачивать труд оперативников. Эх, дорого бы я отдал, чтобы заглянуть в материалы проверок, осуществляемых здесь Министерством финансов!