Избранное (Невиновные. Смерть Вергилия)
Шрифт:
— Это дело ваших рук, Хильдегард.
Она смерила его холодным взглядом.
— Да, господин А.
И теперь вы спокойно пьете кофе?
— А от чего хотите отказаться вы? Если сегодня в обед вы будете поститься, тем вкуснее покажется вам ужин.
— Я не убивал.
— Вы сделали кое-что похуже. Бесцеремонно вторглись в этот дом, вторглись в мою жизнь и собираетесь вторгнуться в жизнь моей матери. Ну ладно, но в такой ситуации не завязывают интрижки с маленькой прачкой.
— То, что я, если употребить ваше выражение, вторгся в ваш дом, было судьбой; все остальное…
— …было
— И поэтому убийство? Просто так убийство?
— Вы не хуже меня знаете, что это последнее событие нельзя было предугадать. Прачки обычно скроены грубее и способны перенести маленькое разочарование в любви. А то, что без разочарования дело не могло обойтись, вы знаете не хуже меня. Вы в любом случае оставили бы девушку.
— Я принял все меры, чтобы сделать ее будущее по возможности счастливым.
— Что бы вы ни сделали, вы просто хотели успокоить вашу встревоженную совесть. Не только мне будущее моей матери было важнее, чем будущее этой маленькой пролетарочки… нет, так же и вам.
— И все-таки ваши действия были дьявольскими. Что вы сказали бедняжке?
— Правду.
— Какую правду?
— Что вы меня любите и при малейшем знаке согласия с моей стороны женитесь на мне. Доказательств тому вы мне предоставили этой ночью вполне достаточно. Нет только моего согласия, и его не будет.
— И что произошло потом? Не скрывайте от меня ничего. Я имею право все узнать.
— Конечно, имеете. Ну, вы ведь знаете тот дом. Я поднялась на пятый этаж и застала ее за работой. Она была ласковой и хорошенькой, и мне было нелегко высказать мои сообщения, но она, хотя и побледнев, выслушала их спокойно и даже пригласила меня присесть. Она доверила мне сумочку, которую вы ей подарили и которую я должна передать вам. Я смела надеяться, что все было закончено наилучшим образом, если в этом случае можно говорить о наилучшем. Но едва я успела спуститься, как ее тело с шумом пролетело вниз, шагах в десяти от меня. Она лежала на земле, лицо ее было по-прежнему миловидным. Она проломила себе череп.
— А адрес вы узнали от Церлины?
— Конечно. И, конечно, у нее хватило ума угадать, зачем мне был нужен адрес. Но вы вчера совершенно напрасно ее обидели, поэтому она, — и Хильдегард понизила голос до шепота, — захотела сыграть с вами злую шутку; я ведь говорила, что она властолюбива и мстительна. И она тотчас дала мне адрес. Что это послужит толчком к такой трагедии, она не могла предугадать, так же как и мы. Следовательно, ее не в чем упрекнуть. Пусть поревет, это для нее тоже удовольствие.
— Я бы хотел, чтобы вы были менее хладнокровны. Это почти бесчеловечно. Уж лучше бы вы были во вчерашнем настроении.
— Вчера у меня на глазах произошел несчастный случай, вчера и склонялась над трупом, и вчера, — снова появилась ее обольстительная и алчная улыбка, обнажившая сверкающие зубы, — вчера все было другим; вчера я еще вас любила… да, господин А.
— Вы меня любили?
Она серьезно кивнула.
— Не
— Хильдегард! Бога ради, ваше поведение было совсем не похоже на поведение любящей женщины!
— Запоздалые размышления кажутся мне неприличными. Я хочу напомнить, что вы были полны любовью к другой женщине, когда пришли ко мне… Теперь я принесу вам ее сумочку. — Она встала и пошла в свою комнату.
Посмертное объяснение в любви потрясло его. Но Хильдегард была женщиной, которая не лжет, хотя ей часто хочется обмануть себя саму. Значит, она верила в эту любовь. Было ли ей нужно это, чтобы приукрасить убийство? Была ли нужна та ночь, чтобы прийти к объяснению в любви, приукрашивающему убийство? Или она, лишив его желания, хотела еще и вонзить в него жало вечной утраты, утраты предопределенной ему любви? Что она считала достойной любовью? И внезапно он понял: она имела в виду любовь, которая поднимается из небытия, возникающую из ничего пралюбовь, дикую, животную и злую любовь, которая все отторгает и поднимается к бытию, поднимается к человеческому, которое и есть ее томление и ее задача. Человеческое… Легкий утренний туман еще висел над вершинами деревьев в сквере; дома на другой стороне были освещены солнцем, и уже наступил день.
Снова вошла Хильдегард, неся хорошо знакомую ему серебристо-серую сумочку.
— Вот, — сказала она и передала ему сумочку, — она будет вам вечным напоминанием. Большие черные пятна по краям — это ее кровь. Сумочка была у меня в руке, и, наклонившись над трупом, я задела ею лужу крови. Это произошло случайно и все-таки многозначительно, для вас многозначительно.
Жестокий рассказ заставил его вздрогнуть. Он не смел дотронуться до темных пятен.
— И все-таки это убийство.
Бешенство, напомнившее о прошедшей ночи, поистине что-то дикое было в ее крике:
— Не изображайте ужас перед убийством, ужас перед кровью… в мире будет еще много убийств и крови, и вы все это примете точно так, как приняли войну, даже с легким сердцем… да, будет еще больше убийств, больших убийств, худших убийств, и вы знаете это, может быть, даже желаете их и лицемерите… А это убийство, если его вообще можно назвать убийством, произошло вам на благо…
— Мне на благо?
— Да, ваша жизнь снова станет проще.
— Я должен строить ее совершенно заново. — И он посмотрел на стену, на гравюры с архитектурными видами в рамах вишневого дерева; они были полны уверенной трехмерности и преодолевали в своем спокойствии даже смерть.
— Вы не можете отказаться от лицемерия? Ну где тут новое начало? Разве ваши решения не приняты уже давно… именно это вы сделали в так называемое время для размышления! Вы и Церлина, вы оба настояли на своем, и моя мать переселится в Охотничий домик, как только Церлина ей прикажет. Я вынуждена с этим согласиться и могу только надеяться, что все это не закончится катастрофой.
— Мне не хотелось бы повторять, что простое отсутствие катастроф меня не удовлетворяет, мои усилия простираются намного дальше… впрочем, завтра я отдам вам документы для необходимых финансовых гарантий.