Избранное в 2 томах. Том 1

Смолич Юрий Корнеевич

Зал гудел тихо, но недовольно. Теперь уже стало ясно всем: в Совет проникли чуждые элементы. Разные там трудовики, федералисты, поступвцы, меньшевики. Продали Совет кровопийцам и Керенскому. Разогнать его! Что-то рабочих и солдат в нем мало. Все больше канцеляристы. Здесь пускай заседают! Прямо в зале! Среди нас! Среди солдат и рабочих!

В углу, у двери в дамскую уборную, был сооружен небольшой помост, задернутый куцым занавесом, наскоро состряпанным из штофных портьер царских покоев. Это член исполнительного комитета, уполномоченный по делам просвещения, культуры

и пропаганды, Аркадий Петрович, нес искусство в массы и низы. Каждый вечер здесь давались для солдат и вообще для всего свободного народа короткие «летучие» концерты. Но сегодня актеры Аркадия Петровича вдруг сами превратились в солдат. Они взяли винтовки и стали в строй. Аркадий Петрович тоже в строю — он выполняет свой долг. Пиль был посажен за рояль, Аля и Валя Вахлаковы вместе с Аркадием Петровичем выстроились в ряд на авансцене.

Аркадий Петрович протягивал руку вперед, в зал, глаза его останавливались, брови трагически поднимались под самую лысину.

Друг мой!
–

стонал Аркадий Петрович.

Брат мой! Усталый, страдающий брат!

Кто бы ты ни был… -

всхлипывали Аля и Валя,

Не падай душой!
–

восклицали они втроем, вкладывая в это все силы. Лысина Аркадия Петровича орошалась густым потом.

Пусть неправда и зло полновластно царят

Над омытой слезами землей!

Валя зябко ежилась и с мукой давала на это свое согласие.

Пусть разбит и поруган святой идеал,

Пусть струится невинная кровь!

Что могла Аля против этого поделать? Она только щурилась, и голос ее спускался до басов.

Верь!
–

вибрировал дискант Аркадия Петровича. Он умолял. Он готов был стать на колени, распластаться в блин. Только бы поверили.

Настанет пора! И погибнет Ваал!
–

Он делал выразительный жест в сторону фронта, на запад,

И вернется на землю любовь…

Пиль нажимал педаль и патетически брал мажорный аккорд…

От этого становилось так стыдно, что Сербин поспешил уйти.

В туннелях, в багажном зале, в зале третьего класса — повсюду происходили небольшие короткие митинги. То говорил солдат, то рабочий, но больше всего ораторствовали телеграфисты, молодые люди с красным крестом на рукаве или в фуражках с кокардами министерства народного просвещения. Они призывали к спокойствию и революционному порядку. В углу, у билетных касс третьего класса, в толпе солдат с белыми бинтами на околышах фуражек и с желто-блакитными петлицами — это были части Центральной рады — Сербин вдруг увидел серую гимназическую шинель. Из всех ее карманов торчали газеты, брошюры и книги. Макар!

Макар произносил речь.

— Товарищи! — говорил он. — Буржуазия нарочно раздувает национальный шовинизм. Она хочет расколоть ряды трудящихся. Только пролетарский интернационализм может вывести человечество из тупика мировых противоречий, межгосударственных распрь и империалистических войн! Украинские социал-демократы и украинские социалисты-революционеры так же неправы, как и русские эсдеки, русские эсеры или еврейские бундовцы. Только большевики, добиваясь передачи всей власти рабочим советам…

Речь его, кажется, не очень-то понимали. Но Макару было достаточно и того, что он сам себя наконец вполне понял. Он даже ни разу не сказал своего «вообще».

Сербин почувствовал, как ему становится холодно, как стынут и отнимаются ноги. Революция! Единый порыв народного протеста! Свобода, равенство и братство! И вдруг — большевики, меньшевики, эсдеки украинские, эсеры украинские, эсеры русские. И еще еврейские бундовцы.

— Господи! Я ничегошеньки не понимаю! — Он схватился за голову и чуть не плача бросился вон.

Но рев толпы вдруг остановил его.

— Геть! — орали солдаты с двухцветными петлицами. — Геть большевиков!

Макар как-то странно подпрыгнул и сразу исчез — утонул в толпе. Его дернули за ноги и стащили со скамейки. Потом несколько кулаков и казачьих нагаек взметнулись и упали вниз. Макара начали бить.

У Сербина потемнело в глазах. Он зашатался и, ничего перед собой не видя, бросился на помощь товарищу…

Солдат Яков Юринчук лежал слева от моста. Ему хорошо был виден мост и шагов на тысячу железнодорожная колея. Дальше колея терялась в перелеске. За перелеском была станция Гнивань. Высокие фабричные трубы поднимались там из гущи деревьев. Против станции находился сахарный завод.

На станции тихо, точно шепотом, пыхтел паровоз. Юнкера уже с полчаса как прибыли.

И вот Яков вдруг увидел их.

Они поднялись сразу из чащи кустов и с диким криком побежали к мосту. Четыре «люиса» одновременно затрещали часто и близко и теперь пули ложились уже на наш берег, почти на линию нашей цепи. Юнкера бежали и кричали «слава». Это была украинизированная школа прапорщиков, поддерживавшая Центральную раду. Силы Центральной рады объединились с силами комиссара Временного правительства для борьбы против большевиков.

Центральная рада уже издала и второй и третий универсал. Она не хотела ссориться с Временным правительством. Она надеялась получить пристойную автономию из рук Учредительного собрания.

Юнкера не добежали до моста шагов на двадцать и залегли. Их встретил частый огонь. Двое остались на полотне. Но Шая опоздал. Он нажал спуск тогда, когда это уже было ни к чему — юнкера лежали, укрывшись в придорожной канаве.

Шая опоздал потому, что в это самое мгновение, услышав крики «слава», вдруг подумал, что это бежит как раз та школа прапорщиков, в которой находится Ленька Репетюк. Проклиная себя за невнимательность, Шая оборвал запоздавшую очередь.

Но тут юнкера открыли бешеную стрельбу. Трещали четыре «люиса», пачками били по крайней мере три сотни винтовок.

Солдат Яков охнул и припал за кустом. Струйка крови из-под рукава окрасила ставшую вдруг неподвижной правую руку. Наша цепь сидела в окопах. Но окопы эти были приспособлены, чтобы принимать бой с запада, а юнкера били с востока. Они били окопам в тыл, Катря перебежала за кустами и упала рядом с Яковом. Быстро, быстро стала она разрезать рукав, на глазах намокавший темным и жарким… Пуля была дум-дум…