Избранное в 2 томах. Том 1
Шрифт:
Белый халат! Ведь и правда, медикам полагается ходить в белых халатах. Это был первый белый халат во всем отряде санитаров-добровольцев.
Кроме белого халата, в чемодане доктора Розенкранца оказался большой запас морфия и кофеина, инъектор, банка с эфиром и целая коллекция каких-то флаконов и блестящих пакетиков.
Доктор Розенкранц надел белый халат. Шуре он дал нести банку с эфиром и шприц. Сербин взял чемоданчик, и первый медицинский обход начался.
— Очень хорошо! — сказал доктор Розенкранц. — Долг медика призывает меня, и я задержусь здесь у вас на некоторое время совсем не потому,
— Слушаю, господин дохтур! — радостно откозырял Сыч. — Будет сполнено!
Он кликнул Лелеку, Черногуза и Боцяна, и они исчезли.
Тем временем доктор Розенкранц предложил произвести обход всех больных. В бараках против вокзала, в заграничном павильоне и зале третьего класса лежало около тысячи тифозных и среди них — недавно раненные повстанцы.
Доктор Розенкранц останавливался перед больным или раненым, дезинфицировал иглу инъектора спиртом, отбивал головку ампулки, втягивал в шприц ее содержимое и кивал Сербину.
— Прошу! — приказывал он. — Кофеин. Сердце есть ослабленно. Первый очередь — сердце.
Сербин закатывал больному или раненому рукав, Шурка обтирала руку эфиром, и доктор Розенкранц производил укол. Он делал инъекцию быстро и ловко — больные и раненые даже не чувствовали боли. Находящиеся в сознании с благодарностью смотрели на доктора. Они сразу успокаивались и переставали стонать. Они видели возле себя врача, они получали помощь, о них заботились, — вера в жизнь снова возвращалась к ним. Они тихо ложились на свои места и чаще всего, особенно раненые, сразу засыпали.
— Потеря крови, — пояснял доктор Розенкранц. — Организм чересчур ослабленный, но сон есть найлучший эскулап.
Но тут неожиданно произошло неприятное недоразумение.
Сербин с Шуркой только что бережно уложили одного сразу уснувшего раненого, когда кто-то слегка дернул Сербина за шинель. Это оказался ближайший сосед. Он не принадлежал ни к повстанцам, ни к русским военнопленным-репатриантам, ни к тем, кто отстал от австро-венгерской оккупационной армии. Он был из старых чиновников, очевидно из учителей, об этом свидетельствовала форменная фуражка с бархатным околышем и старорежимной кокардой. Ехал он не один, с ним были жена и двое маленьких детей. Все четверо свалились в первый же день. На следующее утро жена его умерла. К вечеру санитары вынесли и трупики детей. Старый чиновник остался один. Страшный удар он перенес стоически. Не пролил ни единой слезы. Он не позволял себе оплакивать троих там, где рядом умирали сотни.
— Слушайте! — прошептал он, ухватив Сербина за руку. — Слушайте! Я знаю, что вы делаете!
— Ну, и что же? — удивился Сербин.
— Я знаю, — упрямо повторил он, и в этом «знаю» звучали и какой-то намек и что-то похожее на угрозу. — Я знаю… Вы… вы… — он притянул Сербина еще ближе и прошептал едва слышно, — вы травите их… — Потом он отстранился, чтоб посмотреть, какое впечатление произвели его слова.
Доктор Розенкранц взял его за запястье и положил руку на голову.
— Успокойтесь.
— Нет! Вы травите! — громче зашипел сумасшедший чиновник. — Я знаю! И я сейчас скажу!.. Сейчас скажу! Громко! Пусть знают все!..
Из пятисот больных человек сто способны были вставать. Припадок неистовства удесятеряет силы человека — из немощного, слабого он становится сильным, почти непобедимым. Двух санитаров и доктора они в одну секунду разорвали бы в клочки. Шурка побледнела. Сумасшедший уже открыл рот, чтоб закричать.
Но внезапно он схватил доктора Розенкранца за руку.
— Слушайте! — снова зашептал он. — Слушайте! Я не скажу… Я буду молчать… Только, пожалуйста… пожалуйста… слушайте… отравите и меня!..
— Успокойтесь! — начала было Шурка, но помешанный не дал ей договорить:
— Ни слова!.. Я буду кричать!.. Я заявлю!.. Отравите меня, или я буду кричать!
— Мы же не отравляем, — попробовал урезонить его Сербин. — Вы ошиблись. Это камфара…
— Все равно! Я скажу, что вы травите! Они поверят мне, а не вам… слышите! Ни слова!..
Он хотел умереть. И он шел на шантаж.
Внезапно несчастный уронил голову на Шурины руки и зарыдал. Впервые после смерти близких. Он заливался слезами и покрывал Шурины ладони поцелуями.
— Это очень хорошо! — сказал доктор Розенкранц. — Горе надо выплакать. От сухой горе бывает сумасшедший, бешеный. Пациент сейчас обессилеет и заснет…
Но доктор Розенкранц ошибся. Выплакавшись, старик и правда затих на какое-то время, но стоило доктору Розенкранцу сделать шаг, как он тут же встрепенулся.
— Стойте! — крикнул он. — Я сейчас закричу!
— Хорошо! — Доктор Розенкранц отбил кончик ампулы. — Оголите ему рука! — Он втянул жидкость из ампулы в шприц.
Широкими остановившимися глазами Шурка смотрела на доктора Розенкранца.
Но старый чиновник прекрасно разбирался в дозировке.
— Этого мало… — покачал он головой.
Доктор Розенкранц послушно отбил кончик второй ампулки.
Старый чиновник снова покачал головой.
— Три, — спокойно сказал он.
— Вы же видите, — пожал плечами доктор Розенкранц, — инъектор мал, я сделаю второй укол.
Доктор Розенкранц ловко подменил ампулку и сделал вторую инъекцию — кофеином.
Некоторое время старый чиновник сидел неподвижно. Глаза его широко раскрылись, в глубине старых выцветших зениц светился страх. Он несколько раз подряд открыл рот, хватая воздух, и со свистом втянул его в легкие. Потом лег на спину и закрыл глаза. «Спасибо!» — прошептал он. Лицо его застыло, только из уголков глаз, из-под век непрерывной струйкой катилась слеза за слезой. Он прощался с жизнью. Он жалел о ней. Но он жаждал смерти. И он верил, что умирает…
— Довольно! — сказала Шурка. Она стала почти прозрачной, и губы у нее тряслись. — Я больше не могу! Хрисанф! Доктор! Прошу вас, вернемся в барак.
Доктор Розенкранц снисходительно улыбнулся.
— О, бедный русский девушка. Ваши нервы уже не выдерживают только простой медицинский случай… Однако я тоже устал! — Он спрятал шприц и закрыл чемодан. Молча все трое вышли и в тумане зашагали через пути к баракам. В крайнем бараке, номер два, был отгорожен закуток, где стояли скамейка, стол и два табурета. Это Сыч с Лелекой, Боцяном и Черногузом организовали дежурку. Сыч встретил их на пороге барака.