Избранное в 2 томах. Том 2
Шрифт:
Опасаясь, что ему не найдется в этом строю места, Костик прыгнул с тротуара и хотел уже встать между незнакомой девчонкой и пятиклассником Владиком Солдатовым. Но откуда-то со стороны появился Борька. Он строго сказал:
— Ты с нами не ходи.
— Еще чего! Тебе можно, а мне нельзя?
Это просто нахальство какое-то! Нашел место, где распоряжаться! Раскомандовался!
— Тебе нёльзя, — твердо сказал Борька.
— Я тебя, что ли, обязан спрашивать?
— Дурень, — совершенно по-взрослому сказал Борька. — Смотри, у тебя ботинки раскисли и ноги насквозь
— Тебе-то что…
— А то, что потом еще и тебя хоронить придется. Думаешь, я не слышу, как ты по ночам от кашля крутишься?
Много обидных слов мог сказать в ответ Костик. Можно, например, ответить, что Борьку ночью даже корабельными пушками не разбудишь, не то что кашлем. Можно посоветовать, чтобы заботился не о чужих ногах, а о своей голове. Но все эти ответы перепутались у Костика, и он только сказал:
— Ты для меня не командир.
— Нет, командир, — сказал Борька.
— Ты?! — сердитым шепотом спросил Костик. — Думаешь, если заступался за меня, значит, командовать можешь? Все равно пойду, не указывай.
— Не пойдешь, — шепотом ответил Борька. — Если хочешь знать, я имею право командовать. Ты сам говорил, что собираешься в пионеры вступать.
— Ну и что?
— А я в совете дружины, вот что. Значит, ты должен подчиняться.
Можно было сказать, что он, Костик, еще не пионер и ничего еще не должен. Но Костик не сказал. Четкое воспоминание о шеренге мальчишек с винтовками заставило его промолчать. И когда Борька совсем не по-командирски попросил: «Останься, будь человеком», Костик тихо сказал:
— Есть.
И вышел из шеренги на тротуар.
Он стоял, а мимо проходили люди, и нескончаемую печальную мелодию повторял оркестр. И Костику представилось, что это уходит армия, а он оставлен для ее прикрытия.
Армия уходила, унося с собой убитого фашистами Володю, чтобы держаться до конца. И отомстить.
Но ведь Володя убит не понарошку, а всерьез. Это не игра. А если всерьез, то что мог сделать Костик?
Ну, как он мог отомстить не игрушечным, не из снега слепленным или нарисованным, а настоящим врагам?
Бомбу придумать не удалось, а больше он ничего не умел. И знакомое ощущение острой беспомощности опять кольнуло его.
Володя, пока мог, тушил зажигалки. Борька ящики для мин сколачивал, пока гвозди были… Пока были… Гвозди!
Их сейчас нет, и мина, которая должна взорвать немецкий танк, не взорвет его. А Протасов свежими, новенькими гвоздями прибивает к своим дровам фанеру!
Сколько надо гвоздей, чтобы сколотить корпус для мины? Хотя бы один корпус? Может быть, именно эта мина попадет под гусеницу «тигра» или «Фердинанда», и стальное чудовище заполыхает оранжевым огнем, бессильно уронит длинный орудийный ствол…
Протасов поймал Костика, когда он вытаскивал плоскогубцами двадцать седьмой гвоздь. Костик почувствовал, как тяжелая рука ухватила его воротник, и сжал в правой руке плоскогубцы, а в левой добычу.
— Змееныш… — с придыханием сказал Протасов. Лицо у него было даже не красное, а сиреневое. — Я все знаю, я давно вижу… Я в милицию…
Он потянул воротник, но Костик рванулся с такой яростной силой, что пальтишко затрещало, а Протасов качнулся и не выдержал, отпустил. Костик упал, но тут же вскочил, оттолкнувшись от мокрой земли сжатыми кулаками. Затем отступил на два шага, потому что Протасов опять потянулся к нему. Глядя в его лиловую физиономию, Костик сказал:
— Тыловая крыса.
— у-у-у! — тонко закричал Протасов и почему-то замахал руками. Костик побежал. Протасов кинулся следом, но сразу отстал. Костик обернулся, бросил в него плоскогубцами и выскочил со двора на улицу.
Он бежал по теплой и тихой вечерней улице, и прохожие удивленно оглядывались на него. Он бежал, сдержав закипающие слезы. Бежал, как бегут в атаку, когда все уже неважно и самое главное — бить врага наповал.
Он бежал и видел перед собой вражеский танк, охваченный ревущим пламенем. И никакие силы не заставили бы его разжать ладонь и отдать гвозди.
1971 г.
ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ
Опять весна…
Кто-то говорил мне, что ранняя весна пахнет свежим разрезанным арбузом. А еще я слышал где-то красивые слова, что «весной оживают запахи проснувшихся ветров и веселого солнца». Не знаю. Может быть… Мне всегда казалось, что ранняя весна пахнет просто весной… Впрочем, сейчас я понимаю, что и это не «просто». В воздухе смешиваются запахи талого снега, сырых деревянных заборов, черных проталин, где проклюнулись храбрые травинки. А еще — запахи тополиной коры, под которой толкнулись в жилках соки, и железных крыш, которые сбросили снеговые пласты и греют под солнцем свои поржавевшие спины…
А над крышами в ясном высоком небе идут пушистые, желтые от солнца, облака.
Когда я был маленький, мне казалось, что весна пахнет этими облаками. Если оттолкнуться новыми скрипучими ботинками от упругих досок деревянного тротуара, подпрыгнуть высоковысоко, ухватить кусок похожего на легкую вату облака и уткнуться в него лицом — вот тогда-то и можно полностью надышаться влажным радостным запахом весны…
Сейчас мой дом в центре большого города, и весенние запахи пробиваются сюда еле-еле. Но я часто езжу к маме. Она живет на окраине, почти у самого леса, в деревянном двухэтажном доме. На старой тихой улице. Эта улица очень похожа на ту, где прошло мое детство. Даже высокий тополь недалеко от крыльца совсем такой же, как тот, что качал надо мной свои ветки в давние-давние годы.
И синие лужи — такие же.
И пушистые облака отражаются в них так же, как в далеком сорок шестом году. Только сам я… Когда я шагаю к маминому дому через лужи по обломкам кирпичей, снизу, из синего зеркала, на меня смотрит не семилетний пацаненок в мятой ушанке, телогрейке до колен и с потертой полевой сумкой через плечо. Смотрит здоровенный гражданин в драповом пальто и модной шапке — такой солидный, что глядеть тошно…
Ну, ладно, в конце концов, не в этом дело. Все равно, как и раньше, скачет по берегам луж самый главный и вечный на земле народ — мальчишки с легкими сосновыми корабликами. У мальчишек сейчас каникулы.