Избранное в двух томах. Том I
Шрифт:
Иванову показалось, что вода, в которой он сидел почти по пояс, сразу потеплела, как только показалось солнце, Он порядком продрог: шутка ли — провести в воде половину ночи, хотя бы и ночи короткой, летней.
Не меньше продрогли и остальные. Совсем посинел худенький Петя. Согнулся от холода терпеливый Васюков. Подрагивала зябко Маша.
«Поглядеть вокруг, теперь далеко видно…» Иванов привстал. Но едва поднялся, как кузов, почти полный воды, пошел вниз. Но и за немногие секунды, пока Иванов стоял во весь рост, он успел увидеть: во все стороны — беспредельная гладь. Никаких признаков берега. Пустынна поверхность воды, только мириады слепящих
Щурясь, он продолжал всматриваться. Вечером от херсонесского берега многие пускались в море, кто на чем. Еще раньше кое-кому удалось уйти из окраинных севастопольских бухт на немногих уцелевших катерах, барказах, шлюпках. Где теперь все это?
…Солнце уже совсем высоко. Ни облачка. Ни дуновения ветерка. Пересохли губы. «Эх, попить бы…» Невольно глянул вниз: возле груди плещется вода. Сколько угодно воды. Изумительно прозрачной. Прохладной. Только нагнись. Да в рот ее не возьмешь.
Издалека донесся тонкий, надрывно-ноющий звук. Он нарастал. С противоположной солнцу стороны в голубой пустоте неба невысоко над водой мелькнула черная точка. Она быстро росла, превращаясь в горизонтальную черточку. Самолет! «Свой или немецкий? Если свой — посигналить ему…»
— Немец! — во все горло гаркнул Иванов. — Ложись! — и припал головой к краю борта. Но увидел: Маша осталась на своей доске-поперечине, сидит безучастно, как сидела.
— Ты что? — схватил он ее за руку. — Жить надоело?
Маша соскользнула с доски, глянула на него удивленно и, как показалось, даже гневно.
Вой самолета нарастал. Иванов глянул вверх. «Мессер»!
Немецкий истребитель пролетел над ними совсем невысоко, почти на бреющем. Вой его мотора затихал. Разворачивается, возвращается, чтобы обстрелять? Нет… Ушел.
— Наше счастье! — повеселел Иванов. — Немец нас за покойников принял.
Никто не отозвался на его шутку.
Звук мотора «мессершмитта» совсем потерялся вдали. И снова тишина. Только равномерные всплески крохотных ленивых волн…
— Не бойсь, теперь не прилетит! — шутливо толкнул Иванов в бок Петю, который все еще опасливо глядел вслед исчезнувшему «мессеру».
Но сам Иванов не совсем был убежден в том, в чем хотел убедить Петю.
То, что немецкие самолеты, которых совсем не было слышно с утра, вновь появились, было тревожным признаком. Вряд ли немцы сегодня летают от берега дальше, чем вчера. А вот не ближе ли берег теперь, чем на рассвете? Может быть, плывущий кузов попал в одно из течений, которых так много в море, и оно влечет его обратно? Может быть, ветер втихомолку сыграл злую шутку… А что это за пятно на горизонте, в стороне, противоположной солнцу? Серое, расплывчатое… Что-то горит? Какой-нибудь наш корабль? Или дымят севастопольские пожары? Значит, берег стал ближе?
Где-то в стороне опять провыл самолет. Не разглядеть: летит со стороны солнца. Ушел…
Нет, не ушел. Нарастает зловещий, с перезвоном, вой.
Снова все прижались к бортам, опустились в воду до плеч. Но вода не броня…
В слепящем полуденном небе Иванов взглядом пытался поймать летящего врага. Пикирует? От сердца отлегло: пролетел. Наверное, и этот немец не рассмотрел, что в кузове — люди.
Продержаться бы незамеченными до ночи. Она укроет. Ну, а дальше? Противник, наверное, уже по всему побережью вышел к морю. Значит, корабли не придут.
Странное состояние испытывал Иванов, — вероятно, такое же, как и остальные. Оттого, что он уже много часов находился в воде, все тело наполнялось ознобом.
Он поглядел на Петю, понуро сидящего рядом. Не привык парень к морской воде. Закрыл глаза. В лице — ни кровинки. Видно, и свет ему не мил. Васюкову тоже не легче, хотя виду не подает. Маша приникла к доске, положив голову в туго натянутом берете на согнутую руку, полуприкрыты глаза, лицо не то что спокойное, а какое-то окаменевшее. Словно не чувствует, не видит она ничего: ни жары, ни того, что вода колышется вокруг ее босых ног. С той минуты, как погиб старшина, кажется, и губ не разомкнула. Да и остальные молчат. Понятно. На то, чтобы выговорить слово, силы надо. Однако молчать — еще тягостнее.
Иванов решил подбодрить товарищей.
— Считайте, друзья, нам повезло, — начал он, с трудом ворочая языком в пересохшем рту. — Фрицы списанными нас считают, а мы живы. До ночи в дрейфе пробудем, а стемнеет — парус сладим. И возьмем курс на Сочи. Курорт мировой. Ты, Петя, в Сочи бывал?
— Нет, — буркнул Петя.
— А ты, Васюков?
— Не ездили мы по Сочам.
— Эх, городок — райский! — Иванов уже вошел в роль. — Пальмы, Шашлычные. Пляж. А народу на нем, как на танцплощадке. В море войдешь, обратно — некуда. Вот так и сиди в воде, как мы сейчас.
— Врешь ведь! — улыбнулся Петя.
— Попробуй докажи, что вру. — Иванов пристально посмотрел на Петю. — Я лично наблюдал. Которые нерасторопные, факт, из моря на пляж не выберутся. Так и ждут, пока публика поразойдется.
— Лих ты травить [1] , — вдруг вмешалась Маша.
«Заговорила! — Иванов обрадовался. — Первый раз за все время заговорила!»
— Откуда знаешь, что травлю?
— Да я сама сочинская.
— Вот здорово! На бережок ступим — сразу к тебе в гости…
1
Говорить небылицы ( морск.).
— Лодка! — вдруг оглушительно прокричал Петя.
— Это у вас в деревне лодки, а на море — шлюпки, — не удержался Иванов, чтобы не поправить. — Где видишь?
В той стороне, где высоко в небе стояло солнце, едва различалось на воде в буйстве сверкающих бликов темное пятнышко. Иванов присмотрелся: действительно, что-то плывет.
Сорвав с головы бескозырку, Иванов посигналил. С неизвестного суденышка не ответил никто. Нахлобучив бескозырку потуже, Иванов перемахнул через борт кузова.
— Куда ты, парень? — хриплым баском крикнул Васюков.
— Ждите. Пригоню.
То ли от усталости, то ли от волнения Иванову казалось, что плывет он невыносимо медленно, что проплыть предстоит не две сотни метров, как показалось вначале, а добрый километр.
Разозлился на себя: «Да я ж на заплывах первые места брал!» Сильнее заработал руками. Но сразу же почувствовал, что выдыхается. Пришлось сбавить темп.
Но вот уже близок — то приподымется над волной, то закроется ею — невысокий дощатый борт, окрашенный в зеленоватую краску, белые цифры возле носа. Не шлюпка это — небольшой, с наращенными у кормы бортами барказ. Таких немало шмыгало в севастопольских бухтах. Видимо, один из тех, на которых вчера уходили от немцев в море. Но почему на нем никого нет?