Избранное в двух томах. Том II
Шрифт:
Оставляю лейтенанта выяснять отношения с его телохранителем и спешу на КП батальона. Звоню оттуда Берестову. Выслушав меня, он говорит:
— Наврал сосед! Значит, не он на кладбище, — и замолкает, видимо, задумавшись. Жду: может быть, сейчас он снова пошлет меня искать фланг соседей? Но как выполнить такой приказ? Немцы на кладбище всполошились, а идти — не миновать — мимо них. Лучше бы не одному, с разведчиками…
— Ладно, — прерывает мои размышления Берестов. — Иди обратно!
По возвращении меня сразу же находит, словно ждал, Сохин.
— Берестов поручил
Мы уединяемся в одну из наших овражных нор, Сохин включает фонарик, достает карту…
Когда, расспросив меня, он прячет карту и встает, говорю ему:
— Ну, ни пуха ни пера!
— К черту!
Сохин уходит. Пока что я свободен. Время — около полуночи. Наверное, можно поспать, пока других поручений нет. Не пошли Берестов меня в батальон, я все равно ушел бы на передовую: меня мучает то, что уже не первую ночь не беру своей трубы, — то на марше мы, то обстановка неясная, то слишком далеко от нас до переднего края противника. Надо бы сегодня… Но теперь уже поздно. Ладно, завтра, если останемся на этих рубежах и обстановка позволит, возьмем мы с Гастевым рупора…
Меня зовет Берестов. Все в разгоне, надо кому-то на энпэ подежурить.
— Так что давай! — говорит Берестов. — Если Сохин позвонит, когда соседей найдет, — напомни, чтобы поиск вел двумя группами, как я велел, до рассвета. И комбатам, как светать начнет, позвони, запроси обстановку, а главное — не слышится ли шум танков? Поступило такое предупреждение, что на нашем участке немец танки подтягивает.
— Есть, будет сделано!
Меня даже немножко разбирает гордость тем, что получил такое ответственное задание. Впервые я — дежурный офицер! Ночью, если тихо, командир полка и начальник штаба должны поспать, чтобы к утру иметь свежие головы. На НП командира полка обычно дежурит кто-нибудь из помощников начальника штаба — чаще всего Карзов, Сохин или Байгазиев, иногда начсвязи Голенок. На это время дежурный на НП офицер ответствен за все, за весь полк! Ему могут позвонить «снизу» — из батальона, «сверху» — из штадива, и на любой вопрос, на любое указание он должен среагировать немедленно и верно — не в каждом же случае надо будить командира полка или начштаба, на то и дежурный, чтобы самостоятельно принимать безотлагательные решения, иначе зачем он? Разбудить начальство может и рядовой телефонист.
И вот я в окопчике НП. Сижу на земляной ступеньке. В двух шагах от меня прикорнул на корточках телефонист. Белеет бинт, которым он подвязал трубку к уху. На дежурстве положено трубку держать рукой, не отрывая от уха, но этот солдат, видно, рационализатор.
Дежурство мое протекает спокойно. Ночная тишина не нарушается ничем. Сохин уже позвонил: он отыскал фланг соседей и уточнил, где примерно проходит в районе кладбища передний край противника. Из батальонов не звонят, — значит, там без перемен. Но, как наказывал Берестов, прождав час-другой, обзваниваю батальоны сам. Никаких перемен, обстановка спокойная. Когда звоню в свой бывший второй
— А где комбат?
— Я ему приказал отдыхать! — шутит Бабкин. — А то сам не спит и командирам рот покоя не дает.
— Как обстановка?
— Спокойная. Фашист не проявляет признаков жизни. Я только что с передовой… Да! — вдруг восклицает Бабкин. — Что же это я тебе сразу не сказал? Дружка твоего, Тарана, ранило сегодня…
— Не тяжело? — с надеждой спрашиваю я.
— Как тебе сказать… — в трубке я слышу сдерживаемый вздох. — Во всяком случае, не в беспамятстве.
— Куда он ранен? Как? Ты его видел?
— Видел. Как раз мимо капэ на повозке в санроту везли. Вместе с другими лежачими.
— Но какое ранение, какое?..
— Не успел я расспросить. Только, видно, слаб он стал. Что-то хотел сказать мне, а губы не шевелятся…
Видно, почувствовав по моему голосу, как я встревожен, Бабкин говорит:
— Да ты не убивайся. Может, обойдется, ведь ранен — не убит. Медицина она на что? — и добавляет, видно, желая меня отвлечь: — А другой твой дружок, комроты Церих, тот совсем легкую рану получил, тоже вчера. Под колено, в мягкие ткани. Не захотел роту оставить, с палочкой ходить наладился. Комбат его в санчасть гонит: «Что, — говорит, — на костыле в атаку побежишь?»
— Так Церих уже отправился?
— Нет еще. В роте у себя. Только нога у него пухнет, так что с утра отправим.
Вот тебе и раз… Ни одного из моих товарищей по училищу в полку не остается. Прибыло четверо, а теперь буду один я. И как обойдется с ранением Вальки? В каком он состоянии? С санротой телефонной связи нет, а уйти я не могу. Если что и смогу разведать, то лишь утром — может быть, увижу кого-нибудь из наших полковых медиков, попрошу узнать. Или самому в санроту сбегать? Отпроситься у Берестова, если с утра никакой заварухи не начнется. Хоть на часок… Но за час в санроту и обратно, пожалуй, не обернуться. Она где-то в тылах, километрах в трех отсюда, не меньше. Пока туда, да обратно…
Едва дождался утра. Скорее бы пришел Берестов и отпустил меня в санроту. Но вдруг на НП явился Байгазиев.
— Я тебя сменю. А ты иди за овраг, там на «виллисе» капитан из дивизии, тебя срочно спрашивает. Давай!
Берестов велел.
— Слушай! — прошу Байгазиева. — Наверное, к Ефремову, как всегда, с утра с докладом начсанслужбы придет. Узнай у начсана, как там мой дружок Таран. Лейтенант Таран. Вчера к ним привезли, с тяжелой раной.
— Узнаю.
Спешу за овраг, где, как сказал Байгазиев, меня ждет капитан из штадива. Какой капитан — я уже догадался.
Действительно, меня ждал Миллер. Как начались бои, я его еще не видел. Наверное, недосуг было ему приехать, хватало работы в разведотделе. И вдруг появился. Увидел я его, и сердце мое немножко екнуло: ой, будет он меня ругать за то, что мало провел передач. Сказать ему, что все больше выпадает на мою долю оперативной работы по штабу? Но сочтет ли он это уважительной причиной?
Однако ругать меня Миллер не стал. Даже не расспросил, проводим ли и как наши передачи. Он явно торопился.