Избранное. Из гулаговского архива
Шрифт:
— Она и есть.
— Но она безоружна и бессильна. Ваша группа не посмеет даже выйти на улицу, подемонстрировать.
— В условиях деспотизма, диктатуры и всеобщего обалдения это и не нужно. Какие демонстрации? Мы должны нанести внезапный, но точно рассчитанный, смертельный удар.
— Военный переворот?
— Почти, но не совсем. С помощью военных, конечно, но переворот политический, гражданский. Вы всю эту технику увидите. Ведь вы примкнете к нам?
— Безусловно. Хотя я не уверена в успехе, и планы ваши считаю несколько химеричными,
Я замялась.
— Несколько убогой, — спокойно закончил Альфский, — пусть так! Философствующие римляне считали очень убогой мысль, что все люди равноценны перед господом. Хотя некоторые из римлян в принципе допускали убогую мысль, что раб такой же человек, как его патрон… Но это допускалось между прочим, высшей идеей оставалась идея imperium romanum [18] .
— А у наших — imperium communisticum [19] , простите за кустарную латынь. Во имя ненависти я приму участие в вашем заговоре. Только помните, что о ваших намерениях уже пронюхали. Вас могут в любой момент призажать.
18
Римская империя (лат.).
19
Коммунистическая империя (лат.).
Альфский слишком самоуверенно, на мой взгляд, возразил:
— Не беспокойтесь. Мы сами себя им открыли, мы сами даем им завлекающую и ложную информацию, наводим их на уводящий далеко от действительности ложный след. Наш враг выжидает. Он разлакомился, мы обещаем ему через его же агентов потрясающие разоблачения. Он думает столкнуть нас в бездну, а мы столкнем его в яму, очень обыкновенную и грязную, из которой он не выкарабкается.
После этого разговора я вспомнила эпизод из моих бродяжных скитаний.
Попала я в рабочее местечко, очень промышленное и очень некультурное. На фабриках и заводах я в этом местечке, разумеется, не могла побывать, а встречалась с людьми труда в домашней обстановке. Порой беседа касалась известных общих вопросов, под бременем которых кряхтят решительно все советские граждане. Рабочие не особенно-то любили ворошить эти вопросы. И так тяжко. А разворошишь — еще тяжелей станет.
А все же иногда не выдерживали. Одна работница, жена офицера, погибшего на Великой Отечественной войне, рассуждала:
— Ну, как жить без воровства. Немыслимо. Никакой зарплаты не хватит. Домишко нужно обшить. Натаскала досок с предприятия. А сменщица проклятая приметила, теперь я у нее на крючке. Ничего, подлюга, не делает, а я ворочаю и боюсь: продаст. Ну, ладно. Обошью домишко, возьмусь и за нее. Тогда пусть доказывает, что я доски крала. Где доски? Нет их. Были да сплыли… На доме, закрашенные, не узнают.
— Хорошая страна! — мрачно улыбнулся пожилой рабочий. — Начальство крадет, мы тащим.
— Э, оно больше нашего крадет. Оно миллионами хапает. Так что же, смотреть им в зубы? И мы воруем.
— А вы их разоблачили бы, выступили бы. Чего же вы молчите?
Это мой коварный вопрос.
— На север нам не хочется что-то. Вы сами говорите, что климат там суровый. Разоблачил вон один рабочий да и загремел в Архангельскую область. Ладно, еще хулиганство дали, а не 58-ю.
— В одиночку нельзя, ясно. А вы сорганизуйтесь, всех не отправят, времена немножко изменились.
— Боятся все… напуганы мы очень. Пошушукаемся в углу да и рукой махнем: черт с ними!
— Самозванец нужен, — неожиданно высказалась моя квартирная хозяйка.
— Какой самозванец?
— А как раньше были: Гришка Отрепьев, Пугачев. Народ до того потерялся, что теперь пошел бы за самозванцем. Только бы тот объявил: я, мол, такой и такой-то, царского роду, уцелел случайно, спасли меня… а теперь я пришел свой народ спасать. И все бы за ним валом повалили. Я вам говорю!
— Хрен его знает, — это снова пожилой рабочий, — может, и повалили бы. При царе лучше жилось.
Вот так вывод. Каково это услышать после нескольких десятков лет социалистического строительства. Бред! Отечественная хмарь.
— А многопартийное правительство, как на западе, не лучше ли было бы, не свободнее ли? — снова задаю я коварный вопрос.
Несколько голосов сразу ответили:
— Выборы эти! Опять дурака валять. За 40 лет опротивело к урнам с бумажками шляться. Без нас проводили этих кандидатов, и чего нас к этой лотерее тянут? «Демократия». Агитация за облигации! На хрен! Не умеем мы управлять…. Ну и пусть царь или черт какой управляет, только бы нам покой дали.
— Во всех странах демократия, и ничего — живут.
— Ну, там народ, может, умнее. А нам не надо. Пусть управляют, как хотят, только бы нас не трогали, налогов бы поменьше да работа полегче.
— Да если вы сами прятаться будете, только кряхтеть да у себя дома правительство на хрен посылать, ничего хорошего из этого не получится, так и пропадете.
— Так и пропадем! — хором подтвердили мои собеседники. Только пожилой рабочий, берясь за картуз, хмуро пробормотал:
— Советчиков много. А вот кто бы взял и повел.
— Вы бы пошли, а потом снова на печку?
— А неужели на совещания да на собрания, планы да задания? — с иронией спросил рабочий. — На печку! Работаю, сколько могу. Заплати мне за работу и не трогай меня, дай мне у себя дома пожить. Я, вон, не видел, как у меня дети выросли. А выросли сукиными сынами.
— А на работе, небось, о планах толкуете? Перевыполняете? Одобряете и приветствуете?
— А как же? Куда все, туда и я. Стахановец… с туфтой, как и другие прочие… И долго все это не провалится, я вам говорю, — с ожесточением заключил рабочий. — Без пастуха мы не можем. Придет пастух, махнет кнутом, ну, мы хвостами махнем — и пошли.