Избранное. Повести и рассказы
Шрифт:
Бразды правления взрывая,
В буржуев на ходу стреляя,
С призывом "Граждане! Вперед!"
Рабочий тащит пулемет.
Его бессменная подруга,
С кувшином охтенка спешит,
Где запасной патрон лежит,
Протяжно завывает вьюга.
И в белом венчике из роз
Уж веселится храбрый Росс!
Егор Хасбулатович изготовился к почестям, но критик Ермилов нашел, что строки
Ярем он тяжкой продразверстки
Налогом легким заменил
слишком тепло отзываются о нэпе, который мы отбросили к черту.
Попутно
В тысяча девятьсот тридцать девятом году Егор Хасбулатович был даже представлен Риббентропу во время известного визита, и пораженный Риббентроп сказал, что в ведомстве доктора Геббельса он всякого навидался и наслышался, но такого... Похвала гитлеровского дипломата была палка о двух концах, но все обошлось.
Где провел Егор Хасбулатович тяжкие военные годы - никто не знает. Жена его только приговаривала: "По четыреста граммов масла на человека! Как мы выжили?!" Помнят, правда, что под эвакуацию ему удалось достать два вагона, а из поверженной Германии он припер всякого добра два вагона же.
Не успев отереть лица от воображаемой пороховой гари, Рогозулин бросился в самую гущу борьбы на фронтах идеологических. В посрамление английскому языку доказал, что тот является хорошо испорченным русским, и шекспировское "my sweat" - не что иное, как наше ласковое "мой свет", а сам Шекспир - холоп Ивана Грозного, бежавший от прогрессивного царя в Альбион на самодельных крыльях с паровым приводом.
Он и Пушкина не забыл: никакой он не эфиоп, не арап, прозвище "Аннибал" получил его предок от Петра под горячую руку, потому что был большой ходок, но всегда отпирался.
Благополучно уцелевая в самые тяжкие времена, Егор Хасбулатович не уберегся, когда всей жизни вышла скидка и послабление. Он дерзко решил возвести литературоведение в ранг точных наук и совершенно самостоятельно разработал единицу оценки всякого творения. Единица эта называлась "эпическая сила" и была конгруэнтна лошадиной.
Когда с помощью рогозулинской методики стали ревизовать литературные запасы, оказалось, что роман М.Бубеннова "Белая береза" в двадцать два раза мощней "Тихого Дона". Великий писатель-гуманист потребовал в закрытом письме, чтобы Рогозулина судили за компанию с Синявским и Даниэлем и приговорили к расстрелу. Когда вышло не по его, он смертельно обиделся и навсегда замкнулся в безднах своего гуманизма.
Надо ли говорить, что в санитарной службе Рогозулин обрел вторую молодость, поскольку первая уже никуда не годилась.
15. В КОГТЯХ ЭСКУЛАПА
Не успел Тихон Гренадеров прострочить третью пару верхонок из ткани "Слава Киргизии", как подошли двое санитаров и без дальних слов поволокли его на медосмотр.
Что-что, а медицина в Заведении была на высоте! Одно только плохо - не так давно перешел в пособники смерти единственный дипломированный специалист. Это был известный в мире проктолог, его прислали в одной упаковке с японским эндоскопом. Некоторое время проктолог квалифицированно курировал состояние здоровья прямой кишки Кузьмы Никитича, но однажды на рассвете увидел в эндоскоп такое, от чего убежал и повесился на безлюдном этаже. В результате этого плохо мотивированного поступка в составе медицинского консилиума остались упомянутые ранее врач-стрикулист, врач-волосопед, врач-сатанатам и врач-стукотолог. Без сомнения, это были весьма узкие специалисты по чрезвычайно редким профилям. Правда, дипломы они друг другу оформили с отличием.
– Что болит?
– набросился на Тихона стукотолог.
Тихон твердо усвоил, что у человека перед лицом врачей должно болеть все. Он так и сказал:
– Да все у меня, дяденьки, болит: и тут болит, и там болит!
– А знаешь, у кого обычно болит? У того, кто смерти пособить намылился! Голова болит?
– спросил волосопед.
– Спасу нет!
– Вот!
– сказал волосопед.
– А кто у нас за голову отвечает согласно учению?
Вместо ответа врач-стрикулист вытащил из-под стола толстую книгу и поискал в ней.
– Этерафаопе Аброн создал его голову, - сказал он.
– Мениггесстроеф создал его головной мозг. Астерехмен правый глаз, Фаспомохам левый глаз, Иеронумос правое ухо, Биссум левое ухо, Акпореим нос...
– Ну, понял?
– спросил волосопед Тихона.
– Понял, с кого спрос? Вот из-за них у тебя голова и болит, чего же ты от нас хочешь? Чего ты к нам приперся? Разве ты у нас один? Вас вон сколько гавриков!
– Так я же и не просился...
– сказал Тихон.
– Еще бы ты просился! Батюшки, а зачем мы его вызывали?
– Очнитесь!
– сказал врач-сатанатам.
– С ранья самого лично от Кузьмы Никитича разнарядка пришла по форме восемьдесят четыре...
– Охти мне!
– закричал волосопед.
– Да неужто? Молодой да ранний! Честь-то какая, господи... Раздевайся, молодой человек, поддайся медосмотру...
Тихон дисциплинированно разделся. Самодеятельные врачи искренне залюбовались могучей мускулатурой, накачанной в подвальном спортзале. Тихон сам-то не помнил, как накачал ее, а врачи и сроду не знали.
– Надо же...
– дивились врачи.
– Бицепсы, трицепсы... А где у человека, кстати, трицепсы?
Тихон гордо потрепал трицепсы рукой: вот, мол.
– Это, молодой человек, не трицепсы, - задумчиво сказал волосопед. - Это, надо вам знать, придатки... Сдавайте лучше анализы.
Врач-стрикулист вооружился ножницами и выстриг у Тихона по клочку волос отовсюду и кусочек ногтя на мизинце. Анализы перемешали стеклянной палочкой в стеклянной чашке Петри и поместили под мощнейший электронный микроскоп. Японская техника от нажатия кнопки охотно загудела и показала на экране толстенные бревна, по которым лазили всякие таинственные существа.