Избранное. Том 1
Шрифт:
— Я говорю вот об этом человеке, о Микаиле Каленине… — И пальцем показал на человека, стоящего на групповой фотографии посередине, с узкой бородой, в очках, в белой рубахе навыпуск: Михаила Ивановича Калинина. И фамилию его произнес он, как запомнил с тех давних дней. — Мы с ним из одной пиалы чай пили…
— Небогато вы жили, если из одной пиалы вдвоем…
— Что ты понимаешь в богатстве? Думаешь, набил сундук — и богат? Нет, почтенный, трижды нет! Богатство — это тепло рук, когда ты пожимаешь другу руку. А кто, кроме друзей, пьет из одной пиалы?.. Это он вручал орден…
— Тебе, что ли, старик?
— Не мне лично, но не все ли равно, мне или республике — ведь в тех первых стройках немало было
И старик, который по зову путников спустился со вспаханного косогора, протянул худые, жилистые руки не за куском хлеба, а собрал осторожно с газет, на которых была разложена дорожная трапеза, крошки хлеба. Собрал на свою огрубевшую, натруженную ладонь, и, хотя при этом не вымолвил он ни единого слова, но по его нахмурившимся бровям и сдвинувшимся на лбу морщинам присутствующие поняли, что старик глубоко осуждает такую небрежность в обращении с этим единственным добром, которое достойно во все времена писать с заглавной буквы. Хлеб!.. Кому, как не земледельцу, знать ему цену! Да, хлеб надо брать в руки с думой о земледельце, к хлебу не должно прикасаться острие ножа или кинжала, его надо бережно ломать и брать не в пальцы, а в ладонь, чтоб не уронить ни единой частицы, и есть его надо с благодарностью земле и, не забывая, чувствовать вкус его и запах — вот заповеди о хлебе, что передаются в горах от отцов к детям. И только тот, кто познал, что такое голод, может поистине оценить это добро.
— И где бы мы ни были с Микаилом, — продолжает старик свой рассказ, — всюду собирались толпы людей и спрашивали: «Это Ленин?» Великая любовь у горцев к этому человеку, и все хотели увидеть его. Я и сам поначалу думал, что это он и есть Ленин. Я ведь в лицо Ленина не видел, да и мало кто в горах видел тогда его портрет, хотя с мала до велика в саклях знали о нем… Но Микаил приехал от Ленина, и фамилия у него похожа — Ка-Ленин, а по нашему это как младший брат Ленина… И случилось так, что, когда Микаил гостил в моей захудалой сакле, у меня родился сын, и в честь кунака я, конечно же, назвал сына его именем. Хороший вырос мой сын, парень что надо, будто с именем и доброта и мудрость кунака передались ему…
— А где он, твой сын, теперь, старик?
— Нет его, не стало моего Микаила… Последнее письмо я от него получил в сорок пятом из Берлина. Да вот его письмо, здесь. Он пишет мне: «Отец, теперь мне не стыдно будет предстать перед тобой, ступить ногой на родную землю и взять на ладонь кусок твоего хлеба… То, что вы завоевали, отец, мы защитили. И сегодня знамя нашей победы, отец, гордо реет над поверженным вражьим гнездом. Мы победили, и ты скоро пожмешь руку своего сына! До встречи…» Но не пришлось мне пожать его руку, не свиделись мы больше. Он погиб…
— После войны?
— Да, он погиб, погиб мой Микаил, освобождая Прагу, чешскую землю оросил он своей горячей кровью, и лежит мой сын в братской могиле в далекой стране… — горько вздохнул старик Ибрахим. И слеза, что смахнул украдкой, упала на костяную рукоять кинжала.
Под сильными лучами полуденного солнца вспаханное поле закурилось, задымилось. Весна в горах играет журчанием ручейков талой воды, струнами высоковольтной линии, что тянется на растопыренных железных опорах по горам, цветущими ветками вишни, белой полосой в бирюзовом небе, которую оставил за собою только что пролетевший самолет.
— А это кто, слева от Михаила Ивановича? — спрашивает старика один из путников.
— Это я, право же, не узнать. Да тогда я усы свои закручивал вверх… — улыбается старик и гладит седые усы.
— А справа, в этом странном шлеме?
— Это иностранец. Там сзади написано — это инженер-бельгиец. Такой же новостройкой, как и Октябрьский канал, почтенные мои, у нас был завод «Огни» — единственный в своем роде механизированный стеклозавод в то время,
— А что, он ездил с вами?
— Да, перед отъездом домой решил побывать в горах. И однажды мне пришлось присутствовать при таком разговоре бельгийца с кубачинским мастером. Мастер сидел за своим верстаком, на котором были разложены нехитрые инструменты резчика-гравера. Мастер был увлечен своей работой — он в это время вырезывал на слоновой кости барельеф с изображением ставшего дорогим для горцев человека. Иностранец долго за ним наблюдал.
— Тонкая и очень трудоемкая работа, — заметил иностранец, — и, наверное, два-три месяца работает маэстро над этим произведением?
— Полтора года, — не отрываясь, молвил мастер.
— Тем более. А скажите, маэстро, какую же благодарность вы ожидаете за столь долгий труд? — недоуменно спросил иностранец.
Мастер снял очки, обернулся к иностранцу и, показывая на барельеф Владимира Ильича, сказал: — Это я его благодарю!
Право же, почтенные мои, слова эти сказаны просто и от сердца. Они выразили чувства и мысли всех горцев. И Дагестан наших дней строит свое будущее, трудится, готовый повторить все те же слова: «Это я его благодарю».
Пятница — творческий день
1
Под самый рассвет, в пору глубокой осени, сон особенно сладок. Разбуди меня в этот час, я готов — все это знают — схватиться за отцовский кинжал… Но Заур этого не знает.
— Ну, проснись! Видишь, это я, твой татазив-гал, хороший сынок! — тормошит меня Заур и лепечет еще что-то сразу на двух языках: в горских семьях теперь обычное дело — говорить на родном и на русском.
Просыпаюсь.
Сегодня пятница. Мой творческий день. Сегодня я должен заставить себя сесть и работать. В четверг вечером думаешь: ну завтра я гору сворочу — закончу вчерне повесть, перепишу рассказ, обдумаю новое, так долго лежащее в сердце… Только бы сесть за стол. И чтобы никто не мешал.
Пока глаза мои шарят по столу в поисках шариковой ручки, пальцы уже ухватили непочатую пачку сигарет «Дымок». Нет, не буду курить! Ведь клялся самому себе, что брошу… Марк Твен на что был заядлый курильщик — и то сто раз бросал курить… А я что же? Недолго я боролся с собственной совестью, к рукам мигом прилип коробок спичек с красочной этикеткой и надписью — предложением застраховать свою драгоценную жизнь от пожара, увечья, шаровой молнии и прочих случайностей, коими богата жизнь человека… После трех-четырех затяжек приятно закружилась голова; вот он, тот сладостный миг, которого не вернешь больше, хоть целый день кури сигарету за сигаретой. Ну, в путь, на вершину белоснежного листа!