Избранное. Том 1
Шрифт:
И он рассказал, как сложилась его судьба. А сложилась она на редкость удачно. Чата разыскала его у каспийских рыбаков, помирилась с ним, и они вернулись в родной аул. Но хоть близкие простили его, сам он простить себя не мог и решил в течение месяца делать по сто пятьдесят шагов на руках, искупая свой грех и одновременно совершенствуя мастерство.
Мы пошли рядом, и канатоходец беспрерывно повторял, какая у него замечательная жена, и какое это счастье, что она его любит, и как чудесна вообще жизнь.
Я был рад за него, так рад, будто это у меня случилось что-то очень
— Нет, друг, не обижай меня. Теперь мой черед тебя угощать. Будь кунаком в моей сакле. С женой моей познакомишься.
Мне, конечно, очень хотелось увидеть эту несравненную красавицу, хотя в душе я и опасался: Сугури так ее расписал, что, того и гляди, влюбишься, и отойдет в тень образ прекрасной Серминаз. Но неугомонный червячок голода давно уже подтачивал мое нутро, и я не смог отказаться от приглашения канатоходца.
Мы добрались до славного аула Цовкра, где, как и у нас в Кубачи, мальчики с семи лет учатся мастерству предков. Говорят, что цовкринцы на канате чувствуют себя увереннее, чем на земле. Кто знает! Но, когда высоко над землей стройный юноша исполняет танец с кинжалами, у зрителя даже дух захватывает. Только мне все это сейчас было ни к чему. Я понимал одно: из Цовкра ничего не привезешь невесте, разве что молодого пехлевана подарить Серминаз!
На сельской площади дети обучались акробатике, а юноши, протянув канат от крыши до крыши, переходили по нему с балансиром. Каждый был одет в пестрый национальный костюм, и на фоне неба ярко горели нашивки на груди — раньше они считались талисманами, сейчас это просто украшения.
Сугури не обращал на все это внимания: он каждый день видел людей, шагающих в небе. А я, задрав голову, глядел на переступающую по канату прямо у меня над головой девчушку лет десяти. Смотри-ка, даже девочки учатся этому искусству!
Когда мы подошли к сакле Сугури, хозяин попросил меня обождать: вдруг его красавица спит, зачем прерывать ее отдых?.. Он тихо вошел в саклю, постучал в дверь одной из комнат. Никто не ответил. Он постучал в другую дверь. Тишина.
Обеспокоенный канатоходец стал распахивать двери и искать Чату, но ее нигде не было. Я попытался его успокоить — мол, ушла за водою или сидит у соседей, но Сугури кусал пальцы, вертелся, как раненый пес. И было от чего! Оказалось, что часть вещей его жены тоже пропала, и теперь он уверился, что родные увезли Чату насильно.
Наконец Сугури выскочил на террасу и обратился к дряхлой старухе, гревшей кости на солнышке.
— Скажи, соседка, куда пропала моя жена?
— Спасибо на добром слове. Да-да, милок, греюсь… — Бабка была изрядно глуховата.
— Куда пропала моя жена? — проревел Сугури.
— Да-да, хороший денек. Как говорится, солнце восходит старым на радость, а заходит — молодым на веселье.
Сугури не выдержал. Одним махом он перескочил через перила террасы, замер на минуту на карнизе, а потом как птица перелетел на крышу соседской сакли. Наклонившись к самому уху старухи, он прокричал:
— Где моя жена?
— Уехала она, уехала.
— Куда уехала?
— В Париж.
— Куда?
— В Париж! Город есть такой. Как раз перед вашей саклей опустился вертолет и унес твою жену.
Сугури явно принял старуху за сумасшедшую, но тут маленькая девочка, которую я видел в воздухе, дошла наконец по своему канату до сакли старухи и все объяснила. Оказалось, что из города прилетели на вертолете представители ансамбля «Лезгинка», который выезжал за границу на гастроли. Они и уговорили Чату уехать с ними.
— А вам, дяденька Сугури, — закончила девочка, — она просила передать, что если вы ее любите, то последуете за нею. Документы ждут вас в городе.
— А что мне делать в ансамбле?
— Так ведь и вас приглашали. Там есть танец акробатов, он так и называется — «Цовкра».
— Ну вот, — обратился ко мне Сугури с соседской крыши. — Добились-таки своего! Видишь, друг, что делают с нами наши жены?
— Нет, не вижу.
— Как это не видишь?
— А так: я еще не женат.
— Эх, где мои двадцать лет! — сказал Сугури уже в воздухе, перепрыгивая на террасу своей сакли. — И не женись, друг, не женись никогда — вот мой тебе совет. Вах, как все получилось!
Продолжая сетовать на своеволие женщин, Сугури прошел в саклю и стал спешно готовиться к отъезду.
— Ты уж извини, не смог тебя принять, как подобает. Но ведь за вертолетом нелегко угнаться. Так что я спешу. Ей от меня не скрыться. Куда бы ни утанцевала она на своих ногах, я последую за нею на руках.
Мы вместе вышли из аула и распрощались. Он поехал на попутной машине за женой в Париж, а я пешком отправился в Кубачи, раздумывая по пути о том, что и с женитьбой не кончаются неприятности, доставляемые нам любимыми женщинами.
Глава восьмая
У ДОРОГИ НЕТ КОНЦА, НО ЕСТЬ ПРИВАЛ
По дороге в родной аул меня подстерегала еще одна встреча, после которой в моей бедной голове окончательно все перепуталось.
Вот я перевалил хребет Сутбук и ступил на родную землю. Сердце трепетало как стрелка компаса, когда с ним приближаются к аулу Амузги, где все жители — кузнецы. Вдруг впереди на дороге показался всадник на белом арабском скакуне. На наезднике был простой дорожный наряд, но весь облик говорил о том, что это настоящий джигит. Конь под ним пританцовывал, будто на спортивном параде. Звонко ёкала селезенка. Приблизившись, всадник придержал коня и легко спрыгнул на землю. Это был не кто иной, как Азиз, сын Кальяна, — мой соперник в борьбе за Серминаз.
Представляю себе, как выглядели мы с ним на этой дороге — лучший из молодых мастеров аула, гордость наших златокузнецов, и я, несчастный ремесленник, который не только ничего не приобрел в странствиях, но потерял и то, что имел, — свой инструмент; всеми почитаемый джигит, отправляющийся из родного села на поиски счастья, и байтарман, с пустым корытом возвращающийся в родные места; статный красавец в дорожном наряде и весь в синяках, заросший оборванец!
— Салам, Бахадур! — приветствовал меня Азиз, внимательно оглядывая.