Избранное. Том 1
Шрифт:
— Арсения Петровича? — Иннокентий даже привстал со стула.— Тогда, может быть, вы проведете один сеанс уже сегодня?
— С удовольствием...— На самом деле я чуть не поперхнулась.
— Мы оказались без радиста,— пояснил капитан,— команда почти заново меняется. Все ушли на новое судно, даже кок. Радист тоже ушел. А нам надо бы кое-что передать и в Бакланы и в Петропавловск.
— Где у вас радиорубка?
— Вот это по-нашему, без проволочек! Все разом поднялись из-за стола.
Радиорубка оказалась каюткой метров на пять, не больше. У иллюминатора крохотный столик, рядом — узкая пружинная
Радиорубка долго была заперта, и все уже успело покрыться слоем пыли, так что я первым делом стала вытирать пыль.
Пока я наводила чистоту, мне подсунули целую кипу всяческих донесений и запросов... Тут были и данные метеорологических наблюдений с борта «Ассоль», и диспетчерская сводка слов на двести: широта, долгота, видимость, скорость, пройдено миль... запасы топлива, воды и т. д. и т. п. И радиограмма на экспериментальную станцию, и личные извещения с еще не просохшими чернилами. (Как же! Объявился радист!)
Уселась поудобнее в кресло, сзади набилось около десятка любопытных, Щеглов и капитан сели рядком на койке: приготовились оценивать меня как радиста.
«Ну, Марфа, не подведи своих учителей!» — приказала я себе мысленно и... отбарабанила за пять минут около трехсот слов.
У Козырева была лихая приплясывающая передача — чисто дальневосточная манера работы на ключе, и, по его словам, никто из учеников так не воспринял ее, как я.
Спасибо, дорогой Арсений Петрович, за твое долготерпение: не всегда-то я была понятливой ученицей. А теперь на мою работу одобрительно смотрел Иннокентий Щеглов — лучшая награда за мои старания.
Покончив с передачей, я перешла на прием и сразу же, на частоте пятьсот килогерц, приняла сигнал штормового оповещения.
Всем, всем, всем... Предлагалось заблаговременно укрыться за каким-нибудь островом или в ближайшей бухте... Кроме, конечно, тех, кто был в открытом океане, далеко от спокойных бухт.
...Когда я вышла на палубу, меня поразили глубокая тишина и безветрие. Где-то за горизонтом уже срывался шторм, а вокруг «Ассоль» все притихло, притаилось.
«Ассоль» слегка изменила курс.
Шторм мы переждали за одним из островов курильской гряды. Даже с наветренной стороны очень трепало. Я аккуратно исполняла обязанности радиста. Перезнакомилась со всей командой, а с женой капитана даже подружилась — милая и симпатичная женщина.
В Бакланы мы прибыли рано утром, а накануне вечером Харитон рассказал мне свою историю.
Я, по обыкновению, забралась на ботдек — шлюпочную палубу и сидела там на каком-то ларе. Океан был свинцово-черным, огромные черные тучи медленно ползли в небе, закрывая звезды. Я долго сидела задумавшись, уйдя в себя, и не заметила, когда подошел Харитон. Он, кажется, довольно долго стоял на палубе, прежде чем я его увидела, потом сел рядом.
— Предлагают мне идти боцманом на «Ассоль». Но сначала придется здорово поишачить на ремонте. Будут отделывать лабораторию, каюты...
— Как же вы решили?
— Никак еще не решил. Я и на рыбачьем судне хорошо зарабатываю. Конечно, здесь поинтереснее будет. Наука. У меня-то образование... всего восемь классов. Правда, за последние годы читать пристрастился. Успею еще решить. Я хотел спросить: ты, наверно, радистом поступишь на «Ассоль»? Или как? Уж очень, я слыхал, тобой довольны: мастер, говорят, высокого класса.
— Ну, какой там мастер — я же еще и не работала радистом, только училась. Мне пока не предлагали. Я ведь еду как метеоролог-наблюдатель.
— Слышал, но я думал, что, может, теперь...
Удивительно, но в море Харитон не внушал мне той антипатии, что в поезде. Впрочем, Харитон казался здесь совсем другим человеком. Я еще тогда не знала, каким разноликим, бесконечно меняющимся был этот трудный человек. Пока я видела его только в двух обличиях, и в обоих он доверчиво тянулся ко мне, потому что я была похожа на женщину, которую он любил (не имея права любить).
— У меня сейчас ясно на душе, Марфа,— сказал он тихо,— если б не сны... Хоть спать не ложись.
— Кошмары? — удивилась я. Не походил он на нервнобольного, такой здоровый парень.
— Чуть не каждый божий день вижу во сне, будто я убил человека,— мрачнея, пояснил он.
— Может, попить на ночь валерьянки или пустырника?
— Поможет, как мертвому припарки,— отмахнулся он. Мы помолчали. Невесело свистел ветер в снастях.
— Марфа... Ведь я убивал человека. Целых два месяца был убийцей,— понизив голос, признался Харитон.
Мне стало страшно. Может, он сумасшедший? Болен?
— Это ведь во сне,— мягко успокоила его я. Харитон хмыкнул:
— Если бы со сне... Наяву. Здесь на Камчатке никто о том не знает. Но тебе, Марфа, расскажу. Может, мне полегчает... Слушай. Ты только выслушай меня. Ведь я от тебя ничего не хочу, кроме того, чтоб когда душу открыть. Ты для этого очень подходишь. Я ведь иногда сам себя боюсь...
Вырос я в тайге. На Севере. Бревенчатые избы по берегу реки. Кедры. Одному кедру около шестисот лет было — молнией его ударило. Сосны, ели, пихты, мхи. Тайга на тысячи километров. Безлюдье. Родители у меня староверы. Отец был человек легкий, веселый, работал по сплаву леса. А вот мать Виринея Егоровна, ох, крутого характера, мрачная, молчаливая. Она прокляла моего старшего братуху Василия за непослушание и антирелигиозную работу на селе. Братуха уехал в Москву учиться, в лесную академию. Кончил. Даже звание какое-то научное получил. И все же с наукой у него, похоже, ничего не вышло. Вернулся в родные места, начальником леспромхоза. Но это уже после того, что со мной случилось...
Я сызмальства промышлял в тайге. Летом собирал ягоду, осенью орехи, зимой ставил самоловы на белку, а то и песца. Ходил с отцом на охоту. А когда отец незадолго до своей смерти подарил мне ружье, стал и один охотиться.
Ты, Марфа, выросла в столице, и наших дел тебе не понять... Тайга — она ничья... Мое право ходить на зверя, когда хочу и где хочу. К тому я привык сызмальства. И вдруг меня называют браконьером, штрафуют, угрожают тюрьмой...
Столкнулся я на узкой дорожке с лесником Ефремом Пинегиным... Актов он на меня составил целую кучу. Штрафов я переплатил — счет потерял. Пока судья не предупредил: еще раз поймают на браконьерстве, отправят в тюрьму.