Избранное. Том 2
Шрифт:
Баклаков погасил свечку и вышел в белую мглу, сильно резанувшую по глазам.
Он прикрыл дверь, запер петлю цепочкой. Из трубы вылетали последние искры. Сергей Баклаков повернулся к избушке спиной и зашагал к скалистому обрыву.
Он не смотрел на часы, ему было хорошо идти под короткие обрывки мыслей. Наконец, он услышал моторный гул.
Справа проскочило оранжевое пятно: какой–то «ледовик» — самолет ледовой разведки, которые летали в любую погоду. Мелькнул и сразу исчез. Гул мотора унес ветер.
Из трубы над палаткой шел дым — значит Седой топил печь, и Баклаков пожалел, что не взял с собой выпить. С рабочими в партии пить нельзя, но Седому можно было принести спиртишка. Он дернул вход палатки, Седой встал с нар и помог ему снять полушубок. Потом посмотрел на лицо и зажег лампу. Огонек в лампе прыгал, потому что ветер дергал потолок палатки. Седой поднес лампу к лицу Баклакова и усмехнулся:
— Выпивши, что ли, шел? — добродушно спросил Седой.
— А что?
— Посмотри на себя. — Седой извлек откуда–то обломок зеркала, и Баклаков увидел, что от виска к подбородку, там, где прилегал воротник полушубка, шел багровый шрам. Обморозился. Теперь неделю будет болеть и на месяц останется полоса, как будто располосовали ножом.
— Есть будешь? — спросил Седой. — Я тут банку фарша, банку рассольника и банку тушенки перемешал. Ничего получилось.
— Давай пожуем.
— Выпить хочешь?
— А есть? Откуда?
— Тут один кореш на снегоочистке работает, — уклончиво сказал Седой.
— Выпей ты. А я за тебя закушу.
— Ложись, — сказал Седой. — За печкой присмотрю. Сергей посмотрел на себя в зеркало еще раз» глянул на Седого и рассмеялся. Морозный след на щеке и след ножа на лице Седого в точности походили друг на друга.
— Мы с тобой как будто из одной передряги вылезли, — сказал он.
Седой ничего не ответил. Залезая в спальный мешок, Баклаков смотрел на спину Седого, на его морщинистую короткую шею, на плечи, которые уже начали обвисать. Щека распухла и начинала ныть. Но ему было спокойно, потому что все шло правильно. А обморожение входит в профессию.
Когда они выворачивали с рулевой дорожки, Баклаков увидел мчавшуюся вдогонку машину и человека в кузове, который стоял, держась за кабину, и махал им рукой. Но в это время Боря Бардыкин, отчаянный первый пилот, дал газ и взлетел вкось взлетной полосы.
Круглолицый, веселый и шумный здоровяк Боря Бардыкин был любимцем геологического управления. Во–первых, потому что он был пилотом–виртуозом, летал безотказно, было бы разрешение на полет. Во–вторых, рядом с Борей Бардыкиным всегда ясно ощущалась простота бытия: «Ничего, ек–коморок, с нами случиться не может. Все, ек–коморок, будет в полном ажуре. Хочешь лучше расскажу, как прошлый год в Коктебеле я с одной балериной. Про имя, конечно, молчу. Не веришь, ек–коморок? Ну и дурак! Я в тебе хочу пробудить интерес к жизни. Один раз живем, и когда–то взлетаем в последний раз…» Вторым пилотом с Бардыкиным летал тихий, только что из училища юноша, получивший кличку «Некто юный». Самолет шел на юг к долине Китама. За эти бездельные дни Сергей перенес со своей карты на штурманскую карту Бори Бардыкина все места, где требовалось выбросить бочки. Седой заготовил длинные вехи с флажками наверху — с вехой надежнее. Убедившись, что бочек шесть и флажков шесть, Сергей перелез через бочки и сел в проеме кабины, устроив себе сиденье из привязных ремней от правого и левого кресел. Самолет вел второй, но Боря Бардыкин молчал, может быть, обдумывая, с какого анекдота начать. Штурвал перед ним чуть заметно шевелился от движения второго и казался живым.
Дымная котловина Поселка осталась внизу слева. Вправо белесым миражом виднелся равнинный остров, олений край, где кости оленей смешиваются с костями мамонтов, видно избравших в свое время этот остров центральным кладбищем.
Через час они должны были прилететь в район холмов. Баклаков вынул карту и напомнил Бардыкину, покрутив пальцем вокруг трех коричневых пятнышек. Тот кивнул головой и весело скосил глаз.
Мотор ровно гудел, по временам вспыхивал сверкающий круг пропеллера, вспыхивал на мгновение и исчезал. Покачивался светло–зеленый самолетик авиагоризонта, и в стеклянном окошечке плавали на черном цилиндре светлые цифры курса.
Баклаков очнулся от не сильного, но ощутимого виража. Самолет пошел вниз, и Сергей увидел справа отдельную конусовидную сопку и вдалеке пятна — холмы Марау, Северозападное начало его кольца, Бардыкин продолжал снижаться. Баклаков крикнул:
— Не надо! Просто осмотрим общий план!
Самолет выровнялся, и Сергей увидел, что Бардыкин берет курс чуть левее холмов, чтобы их можно было видеть сверху и немного сбоку. Именно то, что надо.
Вершины холмов чернели камнем, иногда можно было даже разглядеть крупноглыбовые развалы, и Баклаков с радостным возбуждением сказал себе: «Да–да, конечно, именно так». Он радовался, что сюда можно будет сделать зимний маршрут, как он и предвидел.
Холмы Нганай издали дыбились на тундре пологим, полностью заснеженным куполом. Баклаков попросил сделать над ними круг. Видимо, здесь разместился снежный оазис — холмы лежали, заваленные ровным, даже без застругов, снегом. Самолет пронесся над самой вершиной, и Баклаков заметил два небольших бугорка — кучки оленьих рогов на том месте, где похоронен пастух. На юге холмов был обрыв, не отмеченный картой. Они снова заложили вираж. Баклаков отметил, что скалистый обрыв шел почти от вершины и тянулся метров на триста. Как раз под обрывом сходились Малый и Большой Китам. Широкая заводь была ровной — идеальная площадка для посадки. Бардыкин крикнул в ухо Сергею:
— Гольцы! — и, бросив штурвал, показал размеры гольцов, которые тут водятся. Он подергал воображаемую блесну и показал большой палец.
Они легли курсом на юг, где темной стеной уже выступало Кетунгское нагорье. Первую посадку сделали там, где Малый Китам выходил из нагорья. Бардыкин издали заметил галечную косу, пролетел над ней, высматривая камни, и на обратном заходе сел. Второй пилот помог Баклакову вкатить на невысокую террасу бочку и камнями укрепить веху. Было тихо, грело солнце.
— Так–то хорошо будет, — хозяйственно сказал второй. Чувствовалось, что ему нравится эта работа.
— Ты вятский, что ли? — изумился Баклаков.
— Конечно, вятский. Из Котельнича, — сказал второй. Но Бардыкин уже запустил двигатель.
Они сбежали по снежному откосу. Баклаков не переставал удивляться: Котельнич был совсем рядом с его разъездом.
В долине Трех Наледей мела отчаянная поземка. Сверху долина казалась просто огромной трубой, заполненной жидкостью молочного цвета. Бардыкин что–то крикнул Баклакову, заложил круг, другой и пошел на посадку. Самолет отчаянно запрыгал по застругам, потом ткнулся, как в стенку, и встал. Сергей открыл защелку, снял резиновый амортизатор запирающий дверную ручку, и снежный вихрь ворвался в самолет.