Избранное. В 2-х томах. Том 2
Шрифт:
Поединок
По Зубареву переулку в розвальнях на буланой кобылке промчался Мишка. Снежная пыль клубилась за возком. Мишка не умел ездить медленно.
«На общий двор погнал, – отметил про себя Шурка. – Ну хорошо, посмотрим, кто слабак!» Он нырнул в сельницу и вышел оттуда с уздечкой. «Будем биться на равных, по справедливости».
Мишку он встретил у стадиона, когда тот уже возвращался домой.
Странно, но противник не испугался и не удивился:
– Ждешь? – спросил он и встал метрах в двух от Шурки, застегивая на все пуговицы свою старенькую бекешку.
– Жду, – подтвердил Шурка, подвигаясь к неприятелю.
– Я знал, что ты когда-нибудь меня подкараулишь, но я тренировался и…
– И я тоже, – перебил Шурка и так ловко стал крутить уздечкой круги над головой, перед собой, слева и справа от себя, что Мишка невольно попятился.
– Тебя кто-то учил из взрослых! – выкрикнул он, невольно озираясь: то ли готовился занять хорошее местечко на дороге, то ли оробев.
– Сам! Тебе сейчас придется попрыгать, а то пятки отшибу, понял? Не будешь больше кобениться.
– Да ладно тебе, отшибу… Сам получишь по сусалам. Вот послушай.
И он пропел жидким, ужасно мерзким голосом:
Шурка-пупурка. Турецкий барабан.Как заиграет на пузе таракан!Он ничего, оказывается не боялся, этот узкоплечий, веснушчатый и дерзкий Мишка Лашманкин.
– Стишки твои глупые, для первоклашек.
– А у тебя какие есть? – спросил Мишка.
Стихов у Шурки таких не было. И это его немножко озадачило. Он задумался. И потерял инициативу. А противник не дремал, он кочетом бросился на Шурку и, обхватив его со спины уздечкой, стянул ее впереди, захлестнув концы.
– Ах, ты так?.. – запоздало спохватился Шурка и резко метнулся в левый бок, быстро сообразив, что в падении он может освободить из плена руки. Так оно и оказалось. Противник не ожидал при всей своей коварности такого маневра, и они повалились оба на дорогу. Изловчившись, нырком выскочил Шурка из-под неприятеля и оказался вмиг верхом на нем. Мишка извивался под седоком, а тот, не помня себя, схватил горсть грязного дорожного снега и стал размазывать его по потному лицу противника.
– Ах, ты так, так, ты так… – взвился Мишка.
Но Шурка его не слышал. Он уже ничего не помнил…
И вдруг прозвучал властный голос:
– Отставить! По стойке смирно становись!
У обочины, опершись на костыль, в желтой фуфайке стоял Шуркин отец. Две пары рук ослабли вмиг под военной командой, и противники поднялись.
И тут последовала новая команда, которая вновь заставила их подчиниться:
– Разойдись! По разным сторонам дороги! По домам шагом марш!
Дома, весело глядя на Шурку, отец сказал:
– Ты молодец, такого крепкого парня свалил. Это хорошо. Но кто же лежачего бьет? Это несправедливо. Так нельзя.
– Да я, – хотел объяснить Шурка, что они разом повалились. Но отец опередил с вопросом:
– А грязью зачем ты ему лицо мазал?
– Я не помнил, что делал, совсем не помнил…
– Ну, брат, – отец покачал головой. – Драться надо уметь так, чтобы не терять над собой власть. Иначе до беды недалеко. И еще надо знать за что дерешься. Он внимательно посмотрел на Шурку:
– Причина для драки была серьезная?
– Была, – потупившись, ответил Шурка.
– Ну раз была, то все нормально. Веселей гляди. Бери ведра, пошли скотину поить.
Через несколько минут ведра весело загремели в руках Шурки. А чуть позже призывно на калде замычала Жданка.
Полонез Огинского
Шурка давно уже знал, что дядя Гриша Кочетков в войну работал в утевской сапожной мастерской с его польским отцом.
На прошлой неделе он как взрослый подошел к Кочетку прямо на улице, когда тот проходил мимо их двора, спросил:
– Дядя Гриша, расскажи мне что-нибудь про моего польского отца.
Тот не удивился просьбе, как будто они давно об этом уже говорили.
– Приходи завтра днем, я буду дома.
…Едва Шурка щелкнул щеколдой, забрехала собака. Но тут же вышел хозяин. Подойдя ближе, положил легонько руку на плечо Шурки, и они как старые знакомые пошли в дом.
Оставив Шурку, хозяин скрылся в сенях, откуда скоро вышел, держа в руках мандолину и потрепанную ученическую тетрадь.
– Дядя Гриша, у вас фотографии отца есть?
– Да нет, видишь ли, одна групповая была, да жалко запропастилась куда-то давно.
Шурка понурил голову.
– Ну да ладно, не грусти. В Куйбышеве друг живет, он на той фотокарточке стоял около твоего отца, может, у него сохранилась…
Полистав тетрадку, нашел нужную страницу, помятую и исписанную карандашом.
– Вот:
Когда пролетных птиц несутся вереницыОт зимних бурь и вьюг и стонут в вышине,Не осуждай их, друг! Весной вернутся птицыЗнакомым им путем к желанной стороне.Но, слыша голос их печальный, вспомни друга!Едва надежда вновь блеснет моей судьбе,На крыльях радости помчусь я быстро с югаОпять на север – вновь к тебе!– Это знаешь, кто написал? – спросил Кочеток.
– Нет, может, Пушкин?
– Пушкин, только польский – Адам Мицкевич, вот! Один раз, в войну, у твоей матери был день рождения. Ну мы собрались… Даже пиво было.
Отец твой прочитал это стихотворение по-польски, пересказал по-русски. Назвал автора – Адам Мицкевич. Мы признались, что не знаем такого. Он тогда очень расстроился и даже, кажется, обиделся на нас. Говорил он по-русски плохо, а тут совсем смутился, когда объяснял нам, что у них Мицкевич как у нас Пушкин. Его каждый поляк знает. Мицкевич и Пушкин, видишь ли, навроде друзей были меж собой. Я это стихотворение о перелетных птицах запомнил хорошо. Потом дочь моя, учительница в Куйбышеве, нашла книжку Мицкевича, переписала и прислала в письме.