Избранное
Шрифт:
– На закате вынырнул водяной из озерца – весь чисто в тине, синю-ю-щий, да ка-а-ак загукает!
Где-то близко жалобно прокричала птица. От неожиданности Ивашка вздрогнул, подумал: «Ночница. Она слепая, а водит ее малая птаха-поводырь. Вот ночница ей голос и подает… чтобы не бросала».
– То было, – продолжает свои россказни Петро, – еще до Кия… Когда людей только горстка была. Они деревья срубали, тыны плели, по ним ходили… Замест гривен шкуры всучали… И вот поймала одна жинка жабу…
Глаза совсем слипаются у Ивашки – он слышит лишь обрывки Петровой вязи, и ему уже
– Зашила та жинка жабе рот с обеих сторон и бормочет: «Зашиваю красно, шоб было мне ясно, шоб мне не крутиться, шоб мне не смутиться…» В тот же миг гром рака убил, а снег загорелся…
И Евсей прикорнул. Сначала припомнил юность свою, потом привиделась ему покойная жена Алена…
Вот они на праздник трав пошли всей семьей в поле – встречать весну. Алена распевает песни, вместе с Евсеем и детьми собирает мяту, чабер, зорю. А к вечеру возвращаются домой.
В избе запахло полем. Они набросали в ней свежей травы, стены украсили ветками берез и лип.
Евсею сейчас показалось: Алена вот здесь, рядом, – густо-карие глаза, алые губы, ярко-желтые волосы. У нее быстрая походка, проворные, не знающие покоя руки. Да, все уходит, но не все забывается… Она не побоялась, вопреки родительской воле, пойти за него, бедняка… Какой Анна вырастет? Хорошо, как в мать…
С ее добрым, отзывчивым сердцем. Кто из соседей заболеет – Алена тут как тут… Ухаживает, как за своим… Всем поделится, чего и у самой-то в обрез.
И потому люди к ней льнули, с заботами и радостями приходили.
Только и слышно было: «соседушка Алена», «тетка Алена», «подружка Алена», «а где наша Алена…».
Счастлив человек, что миру надобен…
ТАЙНЫЙ ЗАКАЗ
Скрученная ветошь чадно горит в плошке, наполняя избу запахом конопляного масла.
Птахины свиристелки угомонились, сопят в потолок шестью дырочками ноздрей. Анна подоткнула девчонкам укрывало в ногах, выпрямившись, улыбчиво посмотрела на тетку Марью. Та сидела с пряжей, заканчивала вязать Анне на зиму рукавички. Кивнула ей благодарно. Потом тихо, раздумчиво запела:
Ой, у поле, при дороге,Жито зелененько,Занедужил тай в дорогеКиянин молоденький…У Анны градом закапали слезы. Марья спохватилась:
– Стара, да дурна! Нашла о чем петь! Ну перестань, доченька, не расстраивайся. Хочешь, я тебе веселую сыграю?
Звякнув щеколдой, со двора вошел Анфим.
Был он только что у друга – Седяты Бедилы. Жил тот через дорогу, летом колодцы людям рыл. Сегодня день Авдотьи-огуречницы, [24] может стать, скоро дожди начнут заливать сено. И дружки собрались обсудить, что дальше делать.
24
4 августа.
– Вроде ополоумели все, – сказал Анфим, старательно вытирая ноги
– Ты подале от разговоров тех держись. Ими сыт не будешь.
– Да и то, – согласился Птаха. – Шилом Днепра не нагреешь. – Хотел, видно, что-то добавить, но удержался.
25
Резы – проценты.
Была у него новость для Марьи, припасал ко времени. А что держаться в стороне надо – это верно. Мудро сказано: «Живешь, как сорока на тереме: ветер повернулся – полетела».
Ну что ж, и так живут.
– Дядь Анфим, – робко сказала Анна, – ты мне прошлый раз обещался еще про камни рассказать.
– А и расскажу, раз обещался. Вот повечеряем.
Был Анфим в работу свою влюблен без памяти, о камнях мог говорить часами. И сейчас, после того как похлебали тюрю, Анфим усадил девочку на лавку рядом и начал:
– Есть такой камень – радуга. Ну сущее небо ясное. А на небе том играют зеленые, красные, желтые искры. Играют, резвятся, как малые дети. А то еще как-нибудь покажу жабьи камни. Аль ласточкины – желтенькие и не боле льняного семя… Агат, как приглядеться, похож на росомахову шкуру. И у каждого камня, скажу тебе, своя долгая жизнь, свой норов. Каждый своим нелегким путем до нашего Киева добирался. К примеру, жемчуг прозрачный приплыл с берегов Студеного моря, изумруд – совсем издалека, из копей Аравийской пустыни. И ведь подумать только: у каждого камня – свое лицо. То ли тебе багровик с темно-вишневыми пятнами и крапинками, или козлоглазик, или «око солнца», пауковый, лучезарный… Так и кажется: хмурятся, улыбаются они, тайну таят, радуются… Всяк по-своему…
Уже когда Анна уснула на печи, Анфим сказал жене:
– Ну, ладонька, кажись, и нам посчастило. Неспроста на дворе аист поселился.
Марья выжидательно посмотрела на мужа. Анфим приблизил губы совсем близко к уху жены:
– Путята звал. Задумал, вишь, князь Святополк на верху (верхом все жители Подола называли дворец Святополка на Горе) сделать для себя шапку-венец, точь-в-точь как у грецкого императора. Только ты смотри – об этом молчок, а то сгноят меня. Путята приказал язык проглотить…
– Ну уж нашел болтуху, – обиделась Марья.
– Да ладно, это я так – на всякий случай. И вот, значитца, закроют меня в тайной гридне средь самоцветов невиданных…
Марья побледнела.
– В тайную гридню? – переспросила она, и в глубине ее зеленоватых глаз, цветом схожих с листом клена, омытым дождем, полыхнула тревожная молния.
– Иначе нельзя, – успокоил Анфим. – Что ни камень – чудо, не сюда ж, в халупу, брать… Так вот: должон я на шапке той угнездить яхонт желтый и лазорев, а промеж них – четыре изумруда…