Избранное
Шрифт:
— Ты не знаешь, Чжэн, сколько сейчас в Китае рабов? — спросил он вдруг своим обычным глухим голосом.
— Да несколько миллионов, — ляпнул я, не задумываясь. Я и сам не знал, точна ли эта цифра: просто несколько дней назад я слышал ее от одного из приятелей. Меня этот вопрос никогда не интересовал.
— Несколько миллионов? Да нет, в действительности десятки миллионов. — В его голосе послышалась горечь. — Если понимать слово «рабство» шире, можно сказать, что, пожалуй, больше половины китайского народа — рабы.
«Уж во всяком-то случае сам я не раб, — подумал я самодовольно и, подняв голову, взглянул на Пэна. — Почему он такой грустный?»
— А у тебя есть рабы? — спросил он вдруг
Я подумал: если он презирает меня за то, что у меня нет рабов, он ошибается — ведь у меня шестнадцать рабов. На губах моих заиграла улыбка удовлетворения, и я высокомерно ответил:
— Такие люди, как я, конечно, имеют рабов: дома на меня трудятся шестнадцать рабов!
Он холодно усмехнулся и бросил на меня взгляд, полный презрения. В его глазах я не видел ни уважения, ни восхищения. Вопреки ожиданию он выказывал пренебрежение к человеку, владеющему шестнадцатью рабами. Я изумился, я отказывался верить собственным глазам и ушам. Я не понимал, почему он так смотрит на меня. Внезапно меня осенила мысль: возможно, он ведет себя так странно из зависти, ибо, судя по его материальному положению, у него, конечно, не могло быть рабов. И тогда я спросил его с сочувствием и жалостью:
— У тебя в семье, наверное, тоже есть несколько рабов?
Он снова посмотрел на меня, но на этот раз его взгляд был преисполнен гордости.
— Мои предки были рабами! — сказал он с таким достоинством, словно говорил о каких-то заслугах.
Я пришел в еще большее изумление:
— Не может быть! Зачем ты прибедняешься? Давай начистоту — ведь мы же друзья.
— Прибедняюсь? А к чему мне прибедняться, — удивился он, будто я сказал что-то необычное.
— Но ведь ты ясно сказал, что твои предки были рабами, — пояснил я.
— Мои предки и в самом деле были рабами.
— Однако же ты учишься в университете… — Я все еще отказывался верить его словам.
— А ты хочешь сказать, что потомки рабов не должны учиться в университетах? — спросил он вызывающе. — Мне кажется, твои предки тоже вряд ли были свободными.
Я вздрогнул и обхватил руками голову, словно получил удар плетью: мне было нанесено смертельное оскорбление. Я подошел к Пэну и бросил на него испепеляющий взгляд:
— Ты думаешь, у меня такие же предки, как у тебя? Нет, тысячу раз нет! Говорю тебе: у моего отца шестнадцать рабов, у деда было восемь, у прадеда — четыре. А если перечислять дальше, то у моих предков было еще больше рабов!
Между нами говоря, я и сам не знал, имели ли рабов мои предки. Возможно, мой прапрадед был мелким торговцем и не имел рабов: может быть, он сам был дальним потомком раба. Все это вполне вероятно. Но в своих фантазиях я всегда видел его сановником, владеющим прекрасным дворцом, наложницами и сотнями рабов. Иногда я действительно говорил, хотя это случалось нечасто:
— Мой прапрадед был сановником!
А теперь Пэн осмелился заявить мне, что я потомок раба. Оскорбление было слишком сильным. Ни от кого в жизни я не терпел подобной обиды. И не потерплю! Я отомщу! Я бросил на Пэна взор, полный возмущения. Наши взгляды скрестились, и я почувствовал, как под его холодным, ненавидящим взглядом постепенно улеглось мое возмущение. Ко мне вернулось спокойствие. Я подумал, что должен быть с ним повежливее: как-никак, но он спас мне жизнь. И я вернулся на свое место.
— Да, я вполне верю тебе, — он весь дышал решимостью, — потому что такие люди, как ты, конечно же, являются выходцами из семей, владеющих рабами, а такие, как я, не могут происходить из рабовладельческой семьи. Но именно поэтому я и горжусь собой. — В его словах звучала явная насмешка.
Я был уверен, что он ослеплен завистью; не выдержав, я улыбнулся. Его лицо исказилось от гнева. Он взмахнул рукой перед собой, словно хотел, чтобы я исчез с его глаз.
— Ты улыбаешься? Чему? Да, я горжусь тем, что я потомок рабов, ибо их чувства близки мне… Но тебе не понять этого. Что можешь знать ты, предающийся сладостным снам под теплым одеялом в роскошном доме?.. Как страстно хотел бы я, чтобы раскрылись глаза у таких людей, как ты… Да, я потомок рабов! И не собираюсь скрывать этого. Я абсолютно не стыжусь и могу заявить во всеуслышание, что я потомок рабов. Мои родители были рабами, мой дед был рабом, и мой прадед был рабом. Может быть, в нашем роде не найдется ни одного человека, который не был бы рабом.
Я подумал: он явно сошел с ума, и лучше всего под каким-нибудь предлогом выманить его на улицу, пока он не натворил чего-нибудь. Но тут он заговорил снова:
— Да, у тебя шестнадцать рабов. Ты доволен, весел, горд. Но известно ли тебе, как живут твои рабы? Знаешь ли ты вообще историю хоть одного — да, одного! — раба?.. Нет, ты не можешь знать этого! Ладно, я расскажу тебе…
Мой дед был очень преданным рабом. Я не встречал людей более преданных, чем он. Лет сорок-пятьдесят не покладая рук трудился он на своего господина. Он был сыном раба и потому еще с детства сам стал рабом. С тех пор как я помню себя, он был уже седой. Тогда мы жили в лачуге около господского дома — отец, мать, дед и я. Однако мать редко спала вместе с нами: она должна была прислуживать наверху госпоже и ее дочери. Я часто слышал, как наш господин и его сын ругали моего деда, а он, красный, с опущенной головой, непрерывно повторял: «Да, да, да» — и работал еще усерднее. Зимой, когда ветер сотрясал крышу нашей лачуги и холод проникал во все щели, мы — ребенок, мужчина и старик — мерзли так, что не могли заснуть под ветхим одеялом на жесткой кровати. Мы собирали сучья, листья и сухую траву, разжигали на земляном полу костер и грелись вокруг него, усевшись на корточки. Тогда дед садился на своего конька. Он во всех подробностях рассказывал случаи из своей жизни, а затем начинались его поучения о том, что я должен стать настоящим, честным человеком и так же преданно, как он, служить господину, ибо добро всегда будет вознаграждено. Отец разговорчивостью не отличался. Когда дед заканчивал свои поучения, костер уже угасал, да и время был позднее. Мы ложились втроем на одну кровать и, обняв друг друга, мерзли всю ночь.
Наконец пришло «вознаграждение», о котором говорил дед. Однажды ранним летним утром он исчез. А потом его нашли повесившимся на суку ясеня в саду. Я не видел его лица после смерти: мать не разрешила мне пойти поглядеть, да и тело поспешно готовили к погребению. Дед лежал на топчане, верхняя часть его тела была прикрыта рогожей, и я видел только большие грязные ноги. С тех пор дед исчез из моей жизни, и никогда больше я его не увижу.
Почему повесился дед? Как говорили, дело было очень просто. За день до его смерти господин обнаружил, что у него пропала ценная вещь, и сказал, что это, наверное, дед украл и продал ее. Дед оправдывался, уверяя, что всегда был очень предан своему господину и никогда не посмел бы украсть у него что-нибудь. В итоге господин надавал деду пощечин, изругал и потребовал, чтобы он возместил пропажу. Деду было очень стыдно; он чувствовал, что господин не простит его, что он не обретет вновь доверия господина и никогда не посмеет отблагодарить его за всю его доброту. Чем дольше размышлял дед, тем больше он сокрушался. Вдобавок ко всему, хотя он много лет был рабом, он не имел никаких сбережений и не мог выплатить такую сумму. И вот по-еле пятидесяти лет служения господину он удавился на ремне, перекинув его через сук ясеня в господском саду. Таково было «вознаграждение», о котором говорил дед.