Избранное

Население Уругвая — около трех миллионов человек. Примерно половина уругвайцев живет в столице страны — Монтевидео. Лишь водная гладь Ла-Платы разделяет Монтевидео и другой гигантский город, столицу Аргентины Буэнос-Айрес. Исторические судьбы этих двух стран, когда-то, во времена испанского владычества, входивших в единое вице-королевство Ла-Плата, во многом сходны. Еще сто лет назад обе столицы были

сонными захолустными городами: аргентинский писатель Висенте Лопес в 1884 г. назвал свою книгу «Большая деревня. Буэнос-айресские нравы». Но в первые десятилетия нашего века и Аргентина и Уругвай пережили мучительную социальную ломку: из патриархальных скотоводческих стран они превращались в страны современного капиталистического производства, поставщиков мяса, кожи, шерсти для всего мира. Рабочие руки доставляла массовая иммиграция из Европы. Иммигранты оседали в городах (лишь немногие смогли купить участок земли и стать вольными колонистами, как мечтали в Европе), шли работать на мясохладобойни, в порт, в конторы богатеющих фирм. Резко изменился состав населения: в Аргентине, например, в 1852 г. белые составляли лишь 4 % населения (остальные — индейцы и метисы), а в 1914 г. — уже 90 %. То же самое и в Уругвае: метисы, бывшие свободные пастухи-гаучо, — теперь батраки и слуги в скотоводческих поместьях в глуби страны. Улицы Буэнос-Айреса и Монтевидео полнились разноязыкой толпой. Постепенно они усваивали испанскую речь, обычаи, понятия и предрассудки нового общества, но долго сохраняли, впрочем тускнеющую от поколения к поколению, память о старой родине, о ее культуре.

Этот городской мир, столь непохожий на ту почвенную, самобытно могучую Латинскую Америку, которую мы теперь знаем по книгам Габриэля Гарсиа Маркеса, Алехо Карпентьера, Жоржи Амаду и Мигеля Анхеля Астуриаса, нуждался в своем эпосе. В 20— 40-е годы появилось немало писателей, рисовавших быт Буэнос-Айреса и Монтевидео — людских муравейников, социальных котлов, бурлящих ненавистью и утраченными иллюзиями. Но аргентинской и уругвайской городской прозе, которую сравнительно мало знают за пределами Латинской Америки, не хватало духовной масштабности, углубления внутрь человека, страдающего и вызывающего горячее сочувствие писателя.

Новая латиноамериканская литература, столь почитаемая критиками и любимая читателями во всем сегодняшнем мире, наделена особым мифологизмом — нерасторжимой связью с коллективным мифотворчеством, и поныне живым в Латинской Америке. Астуриас и Карпентьер, Роа Бастос и Рульфо, Амаду и Гарсиа Маркес сумели сплавить воедино точку зрения художника, индивидуального творца, и точку зрения народного коллектива, наделенного мифопоэтическим сознанием. И не только в том дело, что это сознание хранит древние и рождает новые легенды, песни, мифы, но в том, что ему присущи своя логика, своя ценностная шкала. Именно это — восприятие, понимание, оценку жизни — исследует и воспроизводит художник.

Ну а жители мегаполисов: Мехико, Буэнос-Айреса, Монтевидео, Сан-Пауло? Разве у них есть только скудный, лишенный народной живописности (праздников, ритуалов, поверий) быт, только одиночество, безъязыкость, разобщенность? Разве нет у них своей общности надежд, грез, своих мифов наконец? Ведь миф рождается, когда человек хочет факт своего опыта соотнести с родовым опытом, увидеть или угадать в частном случае руку карающего или благодетельного закона бытия. И художественный миф вовсе не обязательно требует фольклорных корней, явного или скрытого присутствия коллективного мифотворца: индейской общины, карнавальной толпы или целого народа, угнетаемого диктатором-«патриархом». Миф может быть сопряжен с детальным и беспристрастным исследованием фактов, если только художник сумеет наделить факты универсальным смыслом. Среди художников, сумевших разглядеть «душу живу» обезличенного, опустошенного бесплодной суетой обитателя этих людских ульев, уловить дыхание мифа в смрадной атмосфере меблированных комнат и дешевых распивочных, одно из самых видных мест принадлежит Хуану Карлосу Онетти.

Уругваец по рождению и воспитанию, Хуан Карлос Онетти (род. в 1909 г.) жил подолгу в обоих соседствующих государствах и оттого тесно связан и с уругвайской, и с аргентинской литературой. Первые свои рассказы он напечатал в буэнос-айресской прессе, а первую книжку — повесть «Бездна» — выпустил в Монтевидео в 1939 г. Приятель художник нарисовал для ее обложки силуэт человека, как будто тонущего в тумане, и подделал подпись Пикассо под рисунком. Но все равно книжка, напечатанная на серой оберточной бумаге тиражом в пятьсот экземпляров, так и не разошлась. Вообще известность медленно шла к Онетти — слишком непривычными для латиноамериканцев 40-50-х гг. были проблематика, стиль, даже построение его произведений. Лишь в 60-е годы, когда Фуэнтес, Кортасар, Гарсиа Маркес приучили читателей к изощренной повествовательной технике, к вторжению фантазии в реальность, был по достоинству оценен и Онетти — его признали одним из создателей новой латиноамериканской прозы.

В 1941 г. Онетти по семейным и финансовым причинам переезжает в Буэнос-Айрес, где служит в местном отделении агентства Рейтер. Издательства здесь гораздо мощнее, чем в Уругвае, и Онетти удается опубликовать несколько книг: романы «Ничейная земля» (1941) и «Короткая жизнь» (1950), повесть «Прощания» (1954), ряд рассказов. Все же в 1955 г. Онетти возвращается в Уругвай, там в это время появились надежды (впоследствии не оправдавшиеся) на экономические и социальные преобразования. В Монтевидео писатель заканчивает романы «Верфь» (1961) и «Наберикляч» (1964), повести «Для одной безымянной могилы» (1959), «Смерть и девочка» (1973), рассказы, составившие сборник «Такая печальная» (1963).

Левые убеждения Хуана Карлоса Онетти сложились еще в юности. В 1929 г. он предпринял попытку, правда неудавшуюся, уехать в СССР, с тем чтобы, по его словам, «присутствовать при строительстве социализма». Позже, в 1936 г., так же сорвалась его попытка отправиться добровольцем воевать на стороне Испанской Республики. Трагический исход испанской войны потряс Онетти. Он ищет встреч с республиканцами-эмигрантами, попадавшими тогда в Буэнос-Айрес, и под впечатлением их рассказов пишет роман «На эту ночь» (1943), где побежденные и разобщенные противники фашизма гибнут на улицах и в застенках, не находя пристанища «на эту ночь», но предательство, демагогия, террор не в силах лишить их последнего убежища — дружбы, сострадания, любви.

Когда в 1939 г. в Монтевидео был создан ставший вскоре популярным на всем континенте прогрессивный еженедельник «Марча», Онетти принял на себя должность секретаря редакции. Он же вел литературную рубрику. И в Буэнос-Айресе, и вернувшись в Монтевидео, он продолжал сотрудничать в «Марче». В 1974 г. реакционный диктаторский режим Бордаберри закрыл этот еженедельник, равно как и другие оппозиционные органы. В числе сотрудников и авторов «Марчи» был арестован и Онетти. После нескольких месяцев тюремного заключения ему удалось выйти на свободу и эмигрировать. С тех пор Онетти живет в Мадриде, принимает участие в конгрессах и встречах писателей Испании и Латинской Америки. В испанской печати он опубликовал несколько рассказов, в частности «Будет и у собак праздник» (1976). А в 1979 г. в Барселоне вышел его роман «Дадим слово ветру». В последние годы упрочилось международное признание Онетти: его романы и рассказы переведены на многие языки, отмечены премиями; в 1980 г., вслед за Карпентьером и Борхесом, Онетти был награжден премией Сервантеса — высшим отличием для писателя, пишущего на испанском языке.

Читателю произведений зрелого Онетти, быть может, не сразу станет ясна общественная позиция автора. Онетти избегает публицистической назойливости, открытых деклараций и однозначных оценок: «Я думаю, что дело обстоит так: если есть в тебе теплота, она проявится, если есть у тебя политическая позиция, она скажется, хочешь ты этого или не хочешь. Не нужно специально этого добиваться, все, что есть в авторе, выйдет наружу» [2] .

Надо, однако, принять во внимание и другое обстоятельство — Онетти начал свой литературный путь в пору, тяжкую для интеллигенции обоих государств, в которых он жил. Мировой экономический кризис разрушил непрочное процветание, и господствующий класс справился с опасным недовольством масс, лишь предпочтя диктатуру военщины. С начала 30-х гг. и вплоть до наших дней история Аргентины и Уругвая — череда переворотов и диктатур, демагогических маневров и реформистских попыток, коротких успехов демократических сил и их тяжелых поражений. Не удивительно, что миросозерцание Онетти — как и многих аргентинских и уругвайских писателей — окрашено угрюмым разочарованием в ходе и результатах исторического процесса.

Тем не менее общественная позиция Онетти четко определена в его книгах. Надо только суметь расшифровать художественный язык, избранный Онетти. Ведь недаром еще в первой своей повести устами героя Онетти сформулировал свое творческое намерение: «…написать бы историю души…» По самой природе своего таланта Онетти — психолог, вглядывающийся в интимное, скрытое в человеке. И отношение Онетти к обществу зависит от внутреннего самочувствия человека. Только ответив на вопрос: каково душе человеческой в этом мире? — готов Онетти отвечать на вопрос, каков этот мир и какое будущее его ждет. Это не значит, разумеется, что Онетти пренебрегает социальной конкретностью, что его герои живут в безлюдном и вневременном пространстве. Они живут действительно в особом, онеттианском мире, но этот особый, воображенный мир прочно укоренен в истории и географии.