Избранное
Шрифт:
— Потому что я хороший венгерский патриот!
«Каша — не еда, словак — не человек»
Что каша не еда, а словак не человек, эти два утверждения, вернее отрицания, я всегда слышал в детстве как одну поговорку, хотя и то и другое имеет свою совершенно самостоятельную историю и объяснение. Почему каша не еда, признаться, я забыл. Зато я хорошо помню, почему словак не человек.
Учитель Аради разъяснял нам это следующим образом:
— В те времена, когда приверженцы Ференца Ракоци боролись с наймитами немецкого
— Кто ты такой? Откуда и куда? — спросили всадники словака.
Словак точно и правдиво ответил на все три вопроса.
— Куруц ты или лабанц? [16] — спросил один из солдат.
— Куруц, — ответил словак после короткого размышления.
Солдаты основательно отколотили словака, так как они были наймитами императора.
Словак пошел дальше, потирая свой избитый зад.
Вдруг его опять остановили три солдата.
— Кто ты такой? Откуда и куда?
16
Куруц — сторонник Ракоци; лабанц — сторонник императора.
Словак снова ответил точно и правдиво.
— Лабанц или куруц?
— Лабанц! — ответил без колебания словак.
Солдаты излупили словака, так как они были сторонниками Ракоци. Потирая болевший зад, словак пошел дальше, пока солдаты в третий раз не загородили ему дорогу.
Эти начали допрос с конца.
— Лабанц или куруц?
— Ни то, ни другое, — ответил словак.
— Ни то, ни другое? — удивились солдаты. — Этого быть не может. Каждый человек либо куруц, либо лабанц.
— То человек, — сказал словак, — а я словак, словак же не человек.
Когда Аради кончил свой рассказ, венгерские мальчики громко засмеялись. А когда по его приказу Микола рассказал то же самое по-русински, а Фельдман по-еврейски, засмеялся весь класс, за исключением Ярослава Говрика. Говрик, который попал к нам в Сойву из деревни Хутка, расположенной около Кашши, был словаком и только теперь начал учиться по-венгерски. Вместо того чтобы засмеяться, Говрик поднял в воздух два пальца правой руки, показывая тем самым, что просит разрешения говорить.
— Что тебе нужно, Говрик? — спросил Аради.
— Извините, господин учитель, — сказал Говрик, — но эту же сказку наш учитель в Хутке рассказывал так, что в начале сказки по дороге шел не словак, а русин, в середине — солдаты побили русина, а в конце сказки русин сказал, что русин не человек.
В классе стало тихо.
— Хуткинский учитель, наверное, сам словак, — сказал, подумав, Аради.
— Ничего подобного! — протестовал Говрик. — Он кальвинист и венгр. Его зовут Золтан Диоши. Только-только… — продолжал Говрик смущенно, — только Хутка — это словацкая деревня, где…
— Иди сюда, Говрик! — заорал Аради.
Я думаю, что ни императорские наймиты, ни воины Ракоци не лупили так основательно того сказочного словака, как выпорол Аради Ярослава Говрика.
Кроме этого рассказа, я знал о словаках еще и то, что в Венгрии их больше двух миллионов
Дирекция завода поместила всех в одном деревянном бараке. Насколько я мог судить, словаки были людьми. Они ели, пили, разговаривали, как и сойвинцы, хотя, правда, говорили на другом языке и ели еще меньше, чем сойвинцы. Одежда у них была такая же выцветшая, как и у русин, только на талии они носили широкие кожаные кушаки, а на ногах кожаные сандалии. Словаки с утра до вечера работали на постройке, потом стирали, гладили, готовили. Когда темнело, они не зажигали огня, сидели в темноте и пели. Пели они очень грустные, красивые песни.
Работали словаки не хуже других строительных рабочих, но получали часовую оплату на три крейцера меньше, чем венгры, русины и евреи. Сойвинцы смеялись над «дешевыми Яношами».
О словаках шла молва, что, куда бы они ни попадали, у них всегда находились знакомые, друзья, родственники. В одной из их песен поется, что словак, попавший в плен к людоедам, узнал в их вожде своего кума. Словак, направляющийся в рай, узнал в охраняющем вход святом Петре своего дядюшку. Но наши словаки долгое время ни в Сойве, ни в окрестностях не находили ни родных, ни друзей. Они жили так, словно, кроме них, под Карпатами не было ни одного живого человека. Но, несмотря на эту обособленность, они все-таки познакомились с условиями жизни в Сойве. Выяснилось это, когда их десятник Шафраник встретился с поленским трактирщиком Федором Гагатко. В нем он узнал закадычного друга. Шафраник и Гагатко двенадцать лет назад ездили по Америке с руководимым трансильванским румыном Тинеску бродячим цирком, где выступали в роли венгерских гусар.
Эта профессия была довольно доходная. Но желудок Гагатко не выдержал. Аттракцион, в котором выступали венгерские гусары Тимеску, состоял главным образом из того, что они ели сырую конину, лежавшую некоторое время под седлом. Это мог выдержать не каждый желудок.
Например, желудок Гагатко не выдержал. Гагатко ушел на цирка и поступил секретарем к проповеднику баптистов.
Увидев своего старого товарища, Гагатко был вне себя от радости. Он поручил подачу напитков жене, а сам повел беседу с Шафраником о «добрых старых временах».
Он прибавил по американскому обычаю к напиткам содовую воду. У этой, разбавленной содой анисовой водки, которую Гагатко громко величал «виски», был отвратительный вкус, но она напоминала Америку, если не по вкусу, то хотя бы по способу приготовления.
После того как бывшие «гусары» рассказали друг другу на английском языке о своих приключениях за последние десять лет, Шафраник, порядком уже выпив, перешел к вопросу, волновавшему его больше всего:
— Скажи мне, my frend, почему в Сойве евреев называют венграми?