Избранное
Шрифт:
Если мы не знаем о каждодневных предметах. Если мы не знаем о душе человеческой. Если мы не знаем, что такое электричество, то нам ли знать о значении и пределах искусства? Нам ли знать о всех способах его выявления?
Благо, что искусство есть, что мы его ощущаем, что оно дает и заполняет лучшие стороны жизни. Может быть, единственно ценные стороны жизни. Да будет благословенно все, что проходит в жизни под знаком водительства духа.
Совершенно непонятно, почему около искусства всегда гнездится столько вражды и ненависти, уже далеко за
Может быть, и эти темные знаки нужны. Не они ли порождают мистическую Голгофу искусства? Она нужна при всяком подвиге. А в искусстве нужен подвиг. Слышишь, необходим!
Заварился и оформился задуманный ряд картин. После двадцатилетней работы и борьбы с разными явлениями жизни я удалился надолго от всяких случайных общении.
Покинул разные должности, хотя бы и очень почетные.
Отбросил весь шум и беготню, которые мы часто принимаем за жизнь. Даже от многих друзей отошел.
Ковал мою "Ваэджу".
Люди объявили, что я бросил работать. Другие шептали, что я обезумел. Но я ничего не слушал. Твердо помнил, что в этой жизни ценен лишь труд творчества. Только он дает спокойствие мысли. Только он открывает глаз на красоты, пас окружающие и не замеченные лишь в суете случайных человеческих общений.
Если бы люди знали, как часто они вредят друг другу.
Как легко избежать это. Какой поток благости легко может залить пламя злобы?
В тишине, среди прекрасных поездок. Среди восхождений на одинокие горы я написал двадцать пять вещей.
Они составляли неразрывное целое. Должны были быть как ожерелье из самоцветов. Их должно было смотреть лишь в определенном порядке. Так, чтобы светились не только краски одной картины, но и соседние вещи были бы так же нужны, как и части каждой картины между собою. То же задание было и в отношении распределения формы и линий.
Не знаю, удались ли картины? Были ли они хороши.
Знаю только, что в течение работы, среди неизбежных сомнений, эти картины дали мне много радости.
По обычаю я отдал закопченные картины моей жене.
Вскоре, через ближайших друзей, угнали о законченном цикле. Воздвиглось жестокое любопытство и друзей, и тех людей, которые называют себя любителями искусства. Все хотели увидать мои картины.
Чтобы понудить меня показать им картины, люди пускались на всякие выдумки. Одни утверждали, будто картины вообще не существуют. Будто я уже давно бросил работать и провожу время в бесцельной праздности. Другие рассказывали и шептали, что хотя какие-то картины и написаны, но они так плохи, что и показать их нельзя.
Третьи сочиняли, что тайное общество, в которое я вступил, не разрешает показать творения непосвященным.
Четвертые болтали о неслыханных иностранных предложениях, на которые я будто бы уже согласился, а вещи уже уложены и навсегда вывозятся в чужую страну.
Всякий выдумывал по-своему, и все это сопровождалось шумом и обидами.
Если что недоступно, оно всегда особенно занимает людей. Всеми выдумками
..."Не хочу выставлять эти вещи. Именно эти. Они мои.
Я знаю, я чувствую, что не должна показать их. Смейтесь!
Я знаю, что мое чувство - ничто для вас!" И я тоже слышал эти слова. И я все-таки промолчал. И мне тоже было тяжело, но обещание уже было вырвано...
Зачем я допустил эту уступку? Зачем обратил я праздник труда в страдание? Зачем сам способствовал росту лжи?
Так, значит, должно было быть.
В назначенный день собрались все позванные. Были обиды, недоразумения... кому-то не передали приглашения... кто-то пришел незваный. Не все ли равно? Пришло много разнообразных людей. Были художники, писатели, любители, друзья.
Смотрели долго. Подробно. Шептались. Водили друг друга по кругу картин.
Потом начался мой праздник. Я увидал, что труд мой не пропал. Недоброжелательство потонуло в общем подъеме. Произошло то, чем ценно искусство. Созданное оказалось убедительным. Заразило зрителя. Сделало его участником действа.
Стали требовать, чтобы я выставил эти вещи. Я отказался. Я был тверд, несмотря на все соображения о всеобщем достоянии искусства, о всенародном значении творчества. Жена поддержала меня.
Тогда возникла новая опасность. Обладатель крупных изданий ....... зажегся мыслью издать мои картины. Издать новым, каким-то замечательным способом. Он оставался долго. Остался после всех. Невероятными доводами он убедил и меня, и жену мою. Мы разрешили воспроизвести картины его способом. Мы сделали уже вторую ошибку.
Затем возникло новое, казалось, непреоборимое препятствие. Для нового способа издания картины должны были быть хотя на короткое время перенесены в печатню.
Жена наотрез отказала выпустить вещи из дома. И вот возникла ужасная выдумка. Добиваясь издать картины, этот человек предложил сделать с картин точные копии и перенести в печатню только копии. Этот человек был дьявольски изобретателен. Он все умел объяснить, - "краски в воспроизведении тона всегда несколько изменяются, и потому точные копии будут вполне достаточны".
Произошла третья ошибка. Дьявольская выдумка показалась приемлемой.
Этот же дьявол нашел того, кто бы мог сделать точные копии. Кто сохранил бы мой характер письма и избежал чего бы то ни было излишнего...
Помнишь ты ......... того молодого художника, который несколько раз был моим помощником. Вещи ему очень нравились, и он охотно согласился скопировать их. Кроме того, издатель заплатил ему щедро, а это давало ему возможность выполнить давнюю мечту. Побывать в Мексике для розысков остатков Атлантиды. В этих мечтах об Атлантиде я же был виноват. Неужели я буду препятствовать их осуществлению? Пусть едет. Пусть ищет Атлантиду. А я опять молчаливо согласился. Промолчал там, где должен был запретить.