Избранное
Шрифт:
И тут выясняется: издатель выдал копии за оригиналы и застраховал их на крупную сумму. Страховое агентство выплачивает премию художнику. Тот в ужасе и отчаянии: он оказался невольным участником мошенничества. Деньги он жертвует на нужды искусства, но это не успокаивает его. Разгорается пламя недостойных страстей - страхов, сомнений, бессильного гнева.
Но картины-то целы. И вот художник идет на новый обман.
Он объявляет, что восстановил свои прежние сюжеты. Памятуя о недавнем успехе, устраивает выставку. Страшный удар поджидает его. Люди, восхищавшиеся его полотнами на прошлой выставке, теперь равнодушно
"Исписался"... "Талант ослабел"...
– говорят они вначале тихо, а потом уже и громко. А потом о том же самом пишут газеты.
Художник становится жертвой собственного обмана, начавшегося с маленького компромисса.
Одна ложь влечет за собой другую, и вот создается круг, из которого как будто бы невозможно выйти. Если это страшно для обычного человека, то для творца, для художника - страшно вдвойне. Для него это может превратиться в трагедию. Из тупика, в котором он очутился, герой "Пламени" видит лишь единственный выход: решительный разрыв с прошлым, бегство в дальние страны.
Исследователи творчества Рериха давно и совершенно справедливо отметили биографичность многих страниц повести. Карельский пейзаж, на фоне которого протекала каждодневная жизнь художника, здесь воспроизведен с фотографической точностью. Несомненно также, что главный герой выражает мысли самого автора, когда говорит: "Картины мои мне нужны, мне близки, пока я творю их. Как только песнь пропоется, она уже
отходит далеко. После окончания я уже не согласен с картпною". И все же ставить знак равенства между героем повеет"
и автором - а это если не говорится впрямую, то как бы подразумевается - нельзя. Сюжет повести основывается на определенных фактах жизни Рериха, но он сознательно заострен, даоы подчеркнуть мысль о пагубности малейшей нравственной уступки. Рерих в 1918 году переживает трудный период, он на переломном рубеже, но смятение и отчаяние, в напряженной атмосфере которых задыхается его двойник в повести, художнику неведомы. Куда больше его характеру отвечает мудрое, но не лишенное горечи прозрение лирического героя стихотворения "Оставил", написанного в те же дни, что и "Пламя",
Я приготовился выйти в дорогу.
Все, что было моим, я оставил.
Вы это возьмете, друзья.
Сейчас в последний раз обойду
дом мой. Еще один раз
вещи я осмотрю. На изображенья
друзей я взгляну еще один раз.
В последний раз. Я уже знаю,
что здесь ничто мое не осталось.
Вещи и все, что стесняло меня,
я отдаю добровольно. Без них
мне будет свободней.
В повести "Пламя" есть слова, носящие программный характер не только для художника, но и для любого человека: "Мы окружены чудесами, но, слепые, не видим их. Мы напоены возможностями, но, темные, не видим их". Рерих не раз напомнит об этом. Любителям чудес и феноменов он заявляет: мир, окружающий нас, и есть феномен подлинно чудесный. В повседневности таится возможность того, что люди именуют сказкой.
Красота жизни разлита повсюду. Она мерцает даже в том, что на первый взгляд кажется будничным и малоинтересным.
Художник в полной мере обладал этим великим умением - видеть необыкновенное в обыкновенном. В начале века Рерих совершает поездку по древнему пути из варяг в греки.
В очерке, отразившем это путешествие, он искренне
"Вот бедные!
– они не замечают, что кругом все ново бесконечно, только сами-то они, вопреки природе, норовят быть старыми и хотят видеть во всем новом старый шаблон и тем приучают к нему массу публики, извращая непосредственный вкус ее. Точно можно сразу перебрать неисчислимые настроения, разлитые в природе, точно субъективность людей ограничена. Говорят, будто нечего писать, а превосходные мотивы, доступные даже для копииста и протоколиста, остаются втуне, лежат под самым боком нетронутыми".
Самото художника копиистом или протоколистом не назовешь.
Путевые очерки Рериха - они составляют особую главу его литературного наследия - это не хроника впечатлений, объединенных случайностью маршрута или преходящим настроением. Картины природы, описания запомнившихся встреч, - все это незаметно вырастает в обобщающую мысль. Чувствуется, что текст организован неким внутренним сюжетом; все здесь подчинено единой цели. Записки "По старине" завершает вдохновенное заключение, обращенное к согражданам:
"...Пора русскому образованному человеку узнать и полюбить Русь. Пора людям, скучающим без новых впечатлений, заинтересоваться высоким и значительным, которому они не сумели ещо отвести должное место, что заменит серые будни веселою, красивою жизнью.
Пора всем сочувствующим делу старины кричать о ней при всех случаях, во всей печати указывать на положение ее. Пора нечатно неумолимо казнить невежественность администрации и духовенства, стоящих к старине ближайшими. Пора зло высмеивать сухарей-археологов и бесчувственных педантов. Пора вербовать новые молодые силы в кружки ревнителей старины, пока, наконец, этот порыв не перейдет в национальное творческое движение, которым так сильна всегда культурная страна".
Заметки датированы 1903 годом. Именно тогда родилась у Рериха мысль, которой было суждено великое будущее, - о необходимости защиты культурных ценностей. Правда, официальной поддержки в то время она пе получила.
Внимательно исследуя шедевры древнерусского зодчества, открывая для себя красоту работ неизвестных мастеров прошлого, Рерих приходит к выводу, имевшему большие последствия для всей история нашей культуры. В очерке "По старине" он пишет:
"Даже самые слепые, даже самые тупые скоро поймут великое значение наших примитивов, значение русской иконописи. Поймут и завопят и заахают. И пускай завопят! Будем их вопление пророчествовать - скоро кончится "археологическое" отношение к историческому и народному творчеству и пышнее расцветет культура искусства".
Сейчас, когда русские иконы украшают музеи всего мира, это кажется азбучной истиной. Но тогда, в начале XX века, это было неслыханной дерзостью. Предсказания художпика воспринимались на уровне курьеза. Он ведет настоящее сражение с эстетствующими критиками, вкусы которых целиком ориентированы на Запад: они-то и считали иконы серыми примитивами.
Конечно, Рерих был не единственным первооткрывателем древнерусского искусства. Но он первый посмотрел на произведения наших иконописцев под определенным, профессиональным углом зрения, он первый заговорил о великом культурном и эстетическом значении их труда.