Избранное
Шрифт:
— Взял на муху, — похвастался мужчина. — Полчаса возился, пока наконец его уходил.
— Могу себе представить!
Сьера Бёдвар торопливо прикоснулся на прощанье к шляпе и поспешил за женой — высокий, бледный, худой, слегка сутулый. Когда он поравнялся с женой, та вздохнула.
— Ох уж эти мне жильцы с нижнего этажа.
Ну, сейчас задаст им перцу! — подумал сьера Бёдвар.
— Уж не воображаешь ли ты, что называть загородный коттедж «хижиной» — это признак скромности? — спросила она. — Интересно, как он называет свою машину, ты не слыхал?
Сьера Бёдвар промолчал.
— Они воображают,
Сьера Бёдвар только хмыкнул. Лишь когда они свернули за угол и прошли несколько шагов по Тунгата, он заметил:
— Не вижу ничего странного в том, что люди работящие, да к тому же бережливые, могут в наше время позволить себе кое-какие ценные приобретения, — сказал он.
Она засмеялась.
Сьера Бёдвар решил перевести разговор на другую тему, опасаясь, что сейчас они начнут ссориться прямо на улице, но чувствовал себя уязвленным ее смехом и поэтому, не удержавшись, добавил:
— Муж и жена решили провести выходные на лоне природы — что же в этом плохого?
— Да кто же говорит, что это плохо?
Фру Гвюдридюр редко повышала голос, когда ей случалось увещевать его в таком месте, где их могли услышать посторонние. Она говорила очень спокойно и сдержанно, будто вразумляла несмышленого малыша:
— По-твоему, достаточно быть работящим и бережливым — и заживешь припеваючи? Скажи пожалуйста! А я до сих пор почему-то думала иначе! — И добавила уже другим тоном: — Я и не знала, что ты так прекрасно разбираешься в том, как надо ловить лососей!
Сьера Бёдвар упорно смотрел на носки своих ботинок, твердо решив ни в коем случае не допустить до ссоры на улице.
— Это они-то бережливые, это они-то работящие! Ну, знаешь! Да не получи они несколько лет назад этого наследства, кстати весьма кругленькой суммы, думаешь, они смогли бы так форсить?
Сьера Бёдвар поправил съехавшие на нос очки. Форсить? — подумал он, и ему вспомнился тот год, когда его жена после смерти отца вступила во владение небольшим наследством. Вот уж кто действительно пустился тогда во все тяжкие, не успели они вернуться с похорон старика.
— Чертовски неприятно и глупо, что мы не смогли тогда купить весь дом, вместе с нижним этажом, — сказала фру Гвюдридюр. — Как только эта парочка въехала в нижний этаж, я сразу почувствовала, что ничего хорошего мы от них не увидим.
Мы? — беззвучно переспросил сьера Бёдвар. Да кто же без конца затевает все эти дрязги — то из-за счета за отопление, то из-за общей прачечной, из-за лестницы, сада, а то и вовсе без всякой причины? Кто всегда бывает зачинщиком? — думал он. Кто хочет всем распоряжаться и всюду командовать?
— Я поняла это с первого взгляда, — продолжала фру Гвюдридюр. — Мне тотчас же стало ясно, что с ними нам не ужиться.
Сьера Бёдвар опять не сдержался:
— Интересно, что бы ты сказала, если б твоими соседями оказались не они, а какие-нибудь дебоширы или горькие пьяницы? Ведь другим приходится жить под одной крышей и с такими. К тому же Харальдюр, по-моему, человек очень милый.
— Ну, этот-то — существо абсолютно безобидное, и вдобавок кретин каких мало. Я говорю не о нем, а о Хребне.
— Хребна временами и правда несколько вспыльчива. Однако я не могу на нее пожаловаться, со мной
— Скажите какая заслуга! Как это трудно — быть вежливой с человеком, который на все отвечает только «Хорошо» или же «Аминь»! — Фру Гвюдридюр вдруг изменила свой менторский тон. — Говоришь, немного вспыльчива? Да ведь она обнаглела до крайности! Держит себя так, будто весь подвал принадлежит ей одной, и сад тоже! Уж и не знаю, кого она из себя корчит, эта кикимора пустобрюхая!
Сьеру Бёдвара подмывало сказать, что все ее упреки следовало бы адресовать той, кто на самом деле стремится быть полновластной хозяйкой в доме, но счел за благо поостеречься. Как так можно, не понимаю, думал он, тоскливо глядя на кустики рябины в палисадниках перед двумя приземистыми одноэтажными домиками, при виде которых у него всегда теплело на душе. И тот и другой домик ни чуточки не изменились с тех пор, как он мальчишкой бегал в Классическую гимназию. Он собирался упомянуть о них в своих воспоминаниях, даже особо посвятить одному из домиков небольшую главу, вернее, не столько ему, сколько событию, разыгравшемуся в его стенах, — разумеется, если сумеет закончить хотя бы часть, посвященную гимназическим годам. О том, чтобы довести книгу до конца, видимо, нечего уже и думать. Последнее время он часто прихварывал, работа подвигалась чрезвычайно медленно, и лишь изредка ему удавалось вызвать в себе необходимый настрой души. Трудно сказать, что было тому причиной. Ревматизм? Физическая слабость, обычная по весне? Или что-то другое? Четыре корочки, думал он, молча оглядывая жену, ее новую шляпу, казавшуюся ему ужасно безвкусной и не в меру крикливой, какой-то бочонок без полей, ее белые хлопчатобумажные перчатки, шуршащий пакет в ее руках. Четыре корочки хлеба для птиц, которых он так любил. Всего-навсего четыре малюсенькие корочки.
— Я никому не позволю мне указывать! — объявила фру Гвюдридюр. — Пусть не воображает, что я стану плясать под ее дудку!
Сьера Бёдвар выслушал ее — разумеется, молча, — хотя в уголках его рта уже начали собираться протестующие морщинки. В эту минуту из булочной на углу улиц Тьярднаргата и Вонарстрайти нулей выскочил маленький мальчишка и пронесся мимо них. Прежде чем дверь булочной снова захлопнулась, ноздрей сьеры Бёдвара коснулся аромат, который напомнил ему не только о плюшках и свежевыпеченном хворосте, но и о годах, когда он учился в Классической гимназии. Никто не мог сравниться в искусстве делать плюшки со стариком Бернхёфтом, давно уже покойным, так же как никто не мог превзойти в умении выпекать хворост славную старушку Вейгу, тоже давно сошедшую в могилу. Искоса поглядывая на пакет в руках жены, сьера Бёдвар перешел на другую сторону улицы. В ноздрях у него все еще стоял аромат кондитерской. Внезапно он остановился и взмахнул тростью.
— Гвюдридюр!
— Что случилось? — Она обернулась к нему.
— Подожди меня здесь, — бросил он каким-то чужим голосом. — Я сейчас.
Ничего больше не объясняя, он повернулся к ней спиной, точно хотел скрыть охватившее его волнение, и не оглядываясь пошел к булочной. На этот раз — ни за что, пронеслось у него в голове. На этот раз он не станет плясать под чужую дудку, чего бы это ему ни стоило.
Он приподнял шляпу перед продавщицей в белом халате и торопливо сказал: