Избранное
Шрифт:
Для седеющей головы в особенности.
По временам и мною овладевает некое самодовольство: немало духовных ценностей удалось мне обратить в свое достояние, многое удалось выиграть, приобрести, покорить за те годы, как я… теряю, теряю! И стенает над уходящим часть моего существа.
Вместе с новой статьей Сартра оттиснута также его фотография последних лет; снимок подобен карикатуре на судьбу. Ведь следы «потерь» видны и в поредевших волосах, и цвет лица не тот, и поубавилось блеска в глазах, столь привлекательно раскосых — вернее, широко поставленных. А уж как они заметны — эти уступки возрасту — в посадке головы, если сравнить ее с той мужественно-горделивою осанкой юного философа, когда он, бывало, тридцать лет назад пересекал бульвар Сен-Армен,
Qui perd, gagne! — да, и так до самой смерти. «Шей, жена, скорее знамя!» — накануне величайшего своего сражения Петефи в стихах обращался к нашивающей заплаты Юлии.
Qui perd, gagne! — боевым девизом, символом своей философии и труда всей жизни мог бы избрать Сартр эту фразу; он мог бы просить свою столь удачно избранную спутницу жизни и единомышленницу вышить этот лозунг на знамени, которое он пронес через столько бурь. Знамя философии, равно как и поэзии, взмывает и реет стойко вопреки смерти — верному проигрышу.
И стойкость эта вселяет в нас надежду.
Утверждение senectus ipse morbus, то есть что старость — это сама болезнь, несостоятельно уже хотя бы потому, что может быть прочитано наоборот: болезнь — это сама старость.
Старость как таковая — это отдых, когда покойно сидят в уютном кресло и покачивают головою в такт мыслям о былом. Беда лишь в том, что она неудержима. Но ведь и молодость столь же неудержима.
Смерть — дитя человеческое. Строго говоря, мы чреваты ею с момента рождения. Старость же берет начало с той поры, когда душевные и телесные признаки этой беременности явно обнаруживаются в нас. Когда приближаются родовые схватки. И в конце всех мук — не менее тяжких, чем те, что терзали некогда и наших матерей, — мы производим на свет собственную гибель, творим самоуничтожение.
По единодушному мнению геронтологов — этих специалистов по старению, — физиологическая старость есть не что иное, как возрастающая неспособность организма к приспособлению. Известен даже непосредственный ее виновник: обнаруженная в клетках мозга дезоксирибонуклеиновая кислота — чтобы уж наконец-то все назвать своими именами. Есть в организме клетки, которые не делятся, как, например, клетки нервных ганглиев. Если же нет деления клеток и образования новых, утрачивается и приспособляемость организма — отсюда истоки старости. Слабеет зрение, обоняние, вкус — и человеку ясно: то старость. Признаки старости скажутся и в нарушении кальциевого обмена. Если упомянуть к тому же и о старении коллоидов, потому что основное вещество в составе соединительных тканей организма — коллаген, то можно сказать: по данному вопросу нам известно почти все, коль скоро даже ученые знают немногим больше. Ну, разве что добавят для полноты картины, что-де физическое старение — симптом опасный и потому нам впредь рекомендуется беречь себя.
К чему и сводится смысл этих строк.
Так прямолинейно не скажешь о духовном старении человека. Духовная старость — или истинное дряхление — в немалой мере есть неспособность к восприятию нового. Если неспособность к адаптации — неизбежный предвестник старении физического, то лучшее из средств против старении духовного — восстановить восприимчивость к явлениям в реальной жизни. Старость духовная, стало быть, никогда не наступит вопреки нашей воле. И все-таки она неотвратима? Лишь в той степени, как усталость. Вернее, как утомление, отупение от чего-либо, а ведь бывает, устает человек, занятый каким-либо приятным и вдохновляющим делом.
Несметному числу людей удавалось это: сохранить себя духовно молодым. Настоятельнейшая задача геронтологии — изучить физические функции этих духовно молодых патриархов рода
Зевс не был моралистом. При Перикле поклонение богам не связывало древних узами десяти заповедей. Боги — малые в особенности — не были обязательными наставниками добра, подобно сонму канонических святых. Более того, они, как правило, учили своих адептов разным плутням. А то и попросту обманывали их.
Трактовка потустороннего мира как царства идеального, где торжествует высокая нравственность, — вот одна из причин, в силу которых человек современный не может верить в загробную жизнь. Христианское мировоззрение — вместе с провозвестником его, Платоном, — делает ошибку, основывая свой мир добра и справедливости на некоем божественном промысле, на божьей воле, карающей или вознаграждающей простых смертных. Нет, и потусторонний мир должен быть таким же, каковы мы сами. Как продолжение нашей жизни. И старики — дозорными от рода человеческого — бредут, чтобы разведать его.
«Сигетское бедствие» написал двадцатишестилетний молодой человек — Миклош Зрини. «Бегство в Залу» — двадцатидвухлетний отрок Вёрёшмарти. «Витязя Яноша» — почти подросток: Петефи тогда был двадцать один год.
И даже мудрейшее творение, шедевр, приподнимающий завесу над потусторонней жизнью, «Трагедию человека», создал тридцатичетырехлетний Имре Мадач, дебютант в литературе.
По рескрипту царя Сервия Туллия, звание juvenis [47] в античном Риме носил мужчина до сорока пяти лет.
47
Молодой (лат.).
Но после сорока пяти мужчины сразу попадали в категорию seniores [48] .
Пожилой, старый, престарелый — вот шкала для определения сего достойнейшего возраста. Следующая отметка за «престарелым» будет — «дряхлый».
Зрелого возраста как бы не существует. Верное, ему не уделено должного внимания. В головокружительной гонке от колыбели до могилы именно она — пора нашей зрелости — минует молниеносно, быстрее детства и старости. На деле нам дано лишь вообразить заранее или воспроизвести впоследствии, по памяти, ту пору, которая как будто бы и составляет нашу жизнь.
48
Пожилой (лат.).
С супругами Шарэр у Дёрдя Лукача. Его ответ на приглашение прочесть лекцию в Сорбонне: к сожалению, нет времени; сейчас ему восемьдесят три, а в замыслах — написать еще три объемные книги, после чего приняться за собственное жизнеописание. Хозяин дома сам затягивает наш визит; на каждый из вопросов у него находится что сказать в ответ — с пространную главу; речь льется легко, свежо, нет сбоев ни в ходе мысли, ни во французском языке. «Что поддерживает в вас такую бодрость духа, такую убежденность?» — «Ce qui me conserve c’est que je n’ai pas de vie int'erteur. Je m’occupe de tout, mais je ne m’occupe jamais de mon ^ame», — отвечает он. (Поддерживает то, что я не углубляюсь в себя. Я занимаюсь чем угодно, но только не копанием в собственной душе.) Затем, чуть позже: «В любую минуту я готов с головою погрузиться в работу».