Избранное
Шрифт:
Преисподняя древних греков не тождественна христианской геенне огненной.
Каково же оно, это подземное царство? Европеец чаще всего представляет его в пространственном отношении, как край по ту сторону Леты. Здесь царит полумрак, но по соседству, в непосредственной близости от него — надо понимать, тоже под землей — находится Элизиум, и оттуда, с асфоделосских полей, время от времени пробивается свет. Между собой оба эти мира сообщаются, и проход вполне удобный.
Да и правосудие здесь гораздо гуманнее, снисходительнее; в греческой
Побродить по улицам, здесь — выпить пива, там — полакомиться мороженым: довольно и полутора дней знакомства со Стратфордом, этим удельным княжеством смерти, чтобы из памяти нашей выветрились ужасы Данте.
Гений великого флорентийца достоин удивления хотя бы уже потому, что он сумел простым гусиным пером — и ничем более — возвести такие преграды на пути к потустороннему миру, что их и поныне не сдвинуть, хоть рви динамитом. Однако не все из повествуемого Данте — и в плане психологическом — может быть нами принято на веру: слишком пылка страсть, направляющая его художественный талант, слишком ощутима поэтическая и национальная предвзятость. Нас, взращенных на иных страстях, в наших поисках наиболее приемлемого прообраза потустороннего мира Данте может увести на ложный путь. Ад Алигьери создавался почти исключительно в расчете на италийский ум.
Эта пристрастность Данте утешительна для остальных католиков мира, особенно же если принять ее в качестве своеобразного противовеса пристрастности иного рода, в согласии с которой с 1003 года — со дня смерти француза Сильвестра II — каждый новый папа избирался из числа итальянцев. В наших поисках собственного пути нам не следует полагаться на этого флорентийца с пламенным взором. Точно так же не будем полагаться и на основной его источник информации — тоже уроженца юга и натуру поэтическую: на древнего Вергилия. В их картине потустороннего мира — можно сказать, нарисованной ими сообща — неугасающим пламенем горит долгие века одна доподлинная преисподняя: питаемая шовинизмом ярость приверженцев партикуляризма. Однако же довольно с нас лирических фантазий.
Мы — дети реальности, наследники земного на земле; такими же мы остаемся и в своей поэзии. Да, именно так: мы богоотступники! Мы настолько преданы реальности, что для нас и потусторонний мир — какой-то ненастоящий, пока мы не найдем к нему реального подхода, реальных объяснений. Поэтому и в провожатые себе мы выбираем другого. Более уравновешенного, а значит, и глубже понимающего юмор.
Поразительно, но факт: на юге, где каждая былинка раскрывается в улыбке, на лице поэта улыбка — редкий гость; чаще оно искажено гримасой или ухмылкой. А потому рекомендуется поискать такие края для перехода к Аиду наших дней, где лицо чичероне спокойно и не предрекает заранее трагедии. Путь нелегок. И нам идти по нему.
Блуждать среди старинных домов приятно. Прошедшее успокаивает. Это вполне естественно: былое для всех нас — дом, родной дом, который одновременно является и истоком и устьем жизни.
Старинные
Тем из нас, кому этимология служит удобным в обиходе инструментом для изучения отдаленнейшего прошлого, нетрудно проследить, как в легендах боги — наши немощные прадеды — возносятся с земли на небо. Редко где наполняла меня большей убежденностью — и успокоением — мысль о земном начале всех богов, чем в Стратфорде. Хотя опорою мне служит вовсе не лингвистика. Да и не происхождение тех самых богов из преданий интересует меня. А нечто гораздо большее!
Жрицы культа смерти и здесь, в Стратфорде-на-Эйвоне, мило улыбаются в своих крохотных, схожих с часовнями лавчонках, когда протягивают вам почтовую открытку или фарфоровую кружку, пресс-папье или зажигалку, галстуки, косынки или носовые платки.
Все эти предметы украшает одна и та же толстощекая, с большими залысинами, малоприятная физиономия, я узнал лицо, которое видел и раньше, на желтоватых страницах брошюр, и в котором — как нам кажется — Великий Усопший не узнал бы самого себя.
Это же изображение оттиснуто на мыле, оно — на бутылке виски и на жестяной банке с фруктовым соком. Повсеместно сверкают позолотой таблички с цитатами из произведений Поэта, властителя этого Царства Мертвых; стихотворные строки подобраны в строгой зависимости от назначения того или иного помещения. Стало быть, они не одинаковы у парфюмера и в цветочной лавке, свои особые — в аптеке, у мясника, в городской библиотеке, в церкви, в школе и во всех тех зданиях, где некогда бывал повелитель этой Страны Бессмертия.
Где теперь удостоились побывать и мы — песчинки средь нескончаемого потока тянущихся чередой паломников.
Паломник-одиночка здесь не заплутает: ему помогут разобраться в переплетении улиц расставленные на перекрестках высокие столбы-указатели, или же рука полицейского, взмыв вверх, укажет нужное направление. Благодаря этой помощи и мы смогли коснуться той страницы в книге метрических записей, на которой Anno Dei 1564 был отмечен факт рождения Верховного Правителя сих мест; поднялись мы также по деревянной лестнице, по которой некогда малым ребенком карабкался и он; обступив полукольцом, мы постояли подле ложа, где он был зачат и рожден и где впоследствии сам зачал свое дитя.
Существеннейшая особенность Стратфорда в том, что этот величественный некрополь и доселе длит срок своей помолвки с прошлым, не ведая забот и печалей. Жизнь его настолько беззаботна, что некому задуматься теперь, как именно и с кем полюбовно заключен этот и поныне далекий от заурядности союз и к чему он приведет в дальнейшем. Подобные мысли приходят в голову разве что заезжему сюда из далеких стран, где иные нравы и обычаи; но и человека заезжего этот союз с минувшим не настраивает на печальный лад, а скорее склоняет к веселью.