Избранное
Шрифт:
Но тут подошла Линда и спросила, почему я задерживаю Карлетто.
— Я никого не задерживаю.
— Можно мне сесть за твой столик?
Заиграл оркестр, Линда поднялась и сказала мне:
— Потанцуем?
Танцуя, она все пыталась вызвать меня на разговор:
— Какая тебя муха укусила? Все эти дни я ждала тебя. Ты никогда меня не любил — в этом все дело.
Я высказал ей все, что у меня лежало на сердце; она молча слушала. Потом сказала:
— Пабло, хочешь, уйдем куда-нибудь вдвоем?
Чего она мне
— Ты обращаешься со мной, как со своей рабыней, — сказала она. — Вдруг ни с того ни с сего исчез, да я еще должна была первая заговорить с тобой.
— Дни и ночи я бродил по улицам, стараясь забыть тебя.
— Теперь ты видишь, что это бесполезно! — воскликнула она. — Ты со мной.
— В другой раз уйду навсегда.
— Ты нехороший, — сказала она. — Не смей так говорить!
— Замолчи, прошу тебя, замолчи, — сказал я.
— Ты, конечно, меня любишь, но другом мне быть не можешь.
— Разве не лучше нам быть только вдвоем? — спросил я. — Не хочу делить тебя ни с кем.
— Покажи мне человека, который хотел бы иного, — смеясь, сказала она мне на ухо.
Потом я в последний раз спросил ее, согласна ли она, чтобы мы жили вместе.
— Я тебя прощаю, — сказал я. — Принимаю тебя такой, какая ты есть. Вот с этой самой ночи давай жить вместе.
Она ответила мне, — в темноте я не видел ее лица, — что, пожалуй, попытается.
На следующий день мы пошли в кафе. Пока я пил черный кофе, она все поглядывала на меня. Потом сказала:
— Пабло, встретимся вечером, хорошо?
— Я от тебя целый день не отстану.
— Это невозможно, Пабло. Мне надо идти в ателье. Ты что сегодня будешь делать?
Вечером мы снова отправились в «Парадизо», и все пошло по-старому.
— Иной раз, — сказала она, — ты бываешь просто невыносим. Никак не хочешь понять, что каждый живет по-своему и то, что я делаю, касается только меня одной. У тебя ведь есть друзья?
— Я их всех бросил.
— Значит, ты не со мной одной так поступаешь. Но ведь это ничего не даст. Люди-то разные. И каждый по-своему интересен.
Теперь я понял, что совсем одинок. Вдруг понял это и почувствовал себя почти счастливым. Мысль, что, побывав в постели у Линды, я тихонько спущусь по лестнице и пойду бродить по туринским улицам, а потом улягусь спать один, была живительной, как глоток ликера. Все остальное не имело никакого значения, и я примирительно ответил:
— Может, ты и права.
Линда с довольным видом взяла меня за руку.
Ночь мы провели вместе. Назавтра я договорился ехать с Мило. Знать, что Линда будет ждать меня, было приятнее, чем спать с нею. Такую жизнь вел и Амелио. Проходя в темноте по площади, я чувствовал себя счастливым.
По вечерам мы иногда встречали Карлетто. Ужинали мы с Линдой, как и прежде, в «Маскерино» и по молчаливому уговору уходили из бара пораньше, чтобы не повторять прежних ночных кутежей. Карлетто ничуть нам не мешал; когда мы приходили, он, улыбаясь, вставал из-за стола и придвигал Линде стул.
Он каждый день ходил в «Парадизо», чтобы встретиться там с Лили. Однажды вечером он сказал:
— Завтра возвращается этот, с Торре Литториа.
Я не знал, что Лубрани был в отъезде. Линда покраснела и зло посмотрела на Карлетто. «Ага, — подумал я, — покраснела». Я никогда не видел, чтобы Линда краснела. И тут я вдруг понял, что Линда помирилась со мной в тот самый день, когда уехал Лубрани.
Линда накинулась на него:
— Что ты этим хочешь сказать?
— Да так, ничего, просто для кого-то кончилась безмятежная жизнь, — усмехнулся Карлетто.
Я заметил, как Лили дернула его за руку и тихо сказала:
— Перестань.
Но Карлетто уже разошелся во всю. И весь свой гнев излил именно на Линду.
— Меня просто зло берет, что ты еще находишь простачков, которые тебе верят, — резко сказал он. — Сама прекрасно знаешь себе цену, но помалкиваешь. Все вы одного поля ягоды: что ты, что она. Карьеру вы себе делаете не на сцене, о нет!
Лили совсем растерялась, но Линда не произнесла ни слова. Спокойно смотрела на него и улыбалась. Потом взяла его стакан и, пристально глядя ему в глаза, отпила немного вина и отдала ему стакан. Карлетто слегка поклонился ей. И оба расхохотались.
На обратном пути я даже не стал упрекать Линду. Она шла молча, заметно встревоженная. Наконец неуверенно сказала:
— Вот дурень. Может, ему Лили чем-то досадила.
Мы остановились у ворот ее дома.
— Значит, завтра он возвращается? — спросил я.
Она, украдкой поглядывая на меня, сказала:
— Ты же знаешь…
— Вечером увидимся?
— Конечно.
Я был рад, что пошел домой. На следующий день я все утро играл на гитаре. Из кухни шел приятный запах супа, в комнате было тепло, и я с удовольствием повторял одно упражнение за другим. В полдень зашел механик, приятель Мило, купил сигару и завел разговор о политике. «Те же речи, что у Амелио, — подумал я. — Профессия у них, видно, такая, что они все в политику ударились». Механик нападал на тех, кто выколачивает из народа деньги и хочет заткнуть ему рот, чтобы править, как им вздумается.
— Но в этот раз горшок сам полез в печь. В Испании им уже задали жару. Не знаю, понятно ли тебе?
— Разве одни фашисты едят из этого горшка? — спросил я.
— Кухня и повара фашистские. Не обязательно всем носить черную рубашку.
Теперь я знал, что значила для меня Линда. Достаточно было подумать о Лили, чтобы понять это. О Лили, которая готова была провести ночь с кем угодно и думала лишь о бальных туфельках. Я бы мог легко, играючи сделать ее своей любовницей. Нет, Лили никому не западала в душу.