Избранное
Шрифт:
— Оно и видно, — сказал я.
— Да-да, и, пожалуйста, не ехидничай. А знаешь ли ты, что у него всюду свои театры, а начинал он без гроша в кармане? И работа у него совсем особенная. Звонит по телефону и разъезжает повсюду. Он многим дает работу.
— Наживается за их счет.
— Глупый ты. Без таких людей, как он, не обойдешься.
Приходилось терпеть и Лубрани, чтобы всегда быть с Линдой. Неподалеку от варьете находился бар, куда мы отправлялись в полночь распить последнюю бутылку ликера, послушать музыку, повеселиться до зари. В те вечера, когда Линда поздно кончала работу, я обыкновенно
Бар назывался «Маскерино». Закрывали его в полночь, но достаточно было пройти с черного хода и постучать в дверь, и вас впускали. Когда мы появлялись в «Маскерино» с Лубрани, нас встречали с почетом и усаживали в сторонке за отдельный столик, под прикрытием пышных пальм в кадках.
— Этот бар случайно не тебе принадлежит? — спросила Линда у Лубрани, когда мы впервые туда пришли.
— Нет. Я бы лучше поставил дело, — ответил он. — Велел бы все здесь вычистить и выгнал бы весь этот сброд. Закрыл бы бар на месяц. Но зато потом — официанты в белых фраках, джаз-оркестр и море света.
— Здесь и сейчас неплохо, — сказала Линда.
Какая-то женщина, разыгрывая из себя сумасшедшую, одна танцевала перед оркестрантами, которые перестали играть и платками утирали пот. Посетители — их было в зале совсем немного — ждали, когда снова раздастся музыка, а несколько разгоряченных вином парней и девушек стучали по столу, отбивая такт для одинокой танцовщицы. А она поминутно громко взвизгивала, словно танцевала на сцене варьете.
— Сплавь ты его потанцевать с какой-нибудь девицей, — украдкой прошептал я Линде.
Линда улыбнулась и сказала, что не пойдет танцевать ни со мной, ни с ним. Ничего не поделаешь, пришлось сидеть за столиком. Первым заговорил Лубрани. Он сказал, что противно смотреть, когда женщина одна делает то, что полагается делать вдвоем. В театре еще куда ни шло, там это все-таки представление, но, если женщина одна бесится в баре, она просто больная.
— Но ведь пьяные женщины тебе нравятся, — заметила Линда.
— Да, если я с женщиной вдвоем. Это другой разговор… Ну и кто-нибудь еще играет. Но напиваться в одиночестве — удовольствие сомнительное. Пабло молод и может растрачивать время впустую. Мы же — нет.
— Наглец! — вырвалось у Линды.
Лубрани, опустив голову, с минуту помолчал. Потом убежденно сказал:
— У нас с тобой много общего, моя дорогая. Женщина всегда старше своих лет. Мы-то с тобой стреляные воробьи, знаем, как все идет. И к чему приводит. И цену этому
Я смотрел на него и думал, что же это такое — женщины? Даже лучшие из них. Даже Линда. Если для них все мужчины одинаковы, то почему бы им не выбрать одного-единственного и не ходить потом за ним неотступно, как собака за хозяином? Но нет, они хотят всегда иметь выбор. И выбирают, окружив себя множеством мужчин, играя то с тем, то с другим, из каждого стараясь извлечь выгоду. Радости это не приносит никому, и в конце концов сама женщина остается без настоящего друга.
— Линда, — сказал я, — давайте представим себе, где мы будем в это же самое время в будущем году. И будем ли мы счастливы? С кем и как проведем вечер? Идет?
— Да-да! — воскликнула Линда. — А кто начнет?
— Или, если хотите, давайте вспомним, где мы были в прошлом году. Двадцатого вечером. Как мы провели тот вечер и с кем. Ток, пожалуй, легче будет.
— Разве теперь вспомнишь? — пробормотал Лубрани.
— Ага! — крикнула Линда. — Хорошо же ты провел вечер, если он у тебя из головы вылетел. Выходит, никакого удовольствия ты не получил.
— Откуда ты знаешь, может, ему тогда не до удовольствий было? — сказал я Линде. — Может, он ждал кого-нибудь. Или ехал в поезде и произошло крушение, или носу из дому высунуть не мог из-за плохой погоды.
Лубрани только молча улыбнулся. Потом посмотрел на нас своими маленькими глазками.
— Значит, двадцатого вечером? — с преувеличенной серьезностью сказал он. Порылся в карманах и вытащил записную книжку.
— Как интересно! — воскликнула Линда.
Лубрани стал небрежно перелистывать записную книжку.
— Двадцатого, двадцатого, — повторял он. — Досада какая, не могу найти. Ведь целый год прошел.
— Дай я посмотрю, — сказала Линда.
Но Лубрани успел отвести ее руку.
— Покажи сейчас же! — закричала Линда. Они опрокинули рюмку. — Ты за это поплатишься, — сказала Линда.
— Тут одни деловые записи.
— Тогда изволь рассказывай про этот год.
Лубрани, шутливо отмахиваясь от Линды, снова начал листать свою книжку. Он полушутя-полусерьезно бормотал какие-то имена, названия.
— Бухгалтер… дирижер… провел ночь… Звонил… врач, дирижер… Флоренция… подходящая толстуха… Кьянчано… провел ночь.
— Покажи-ка, что ты вчера вечером записал.
Но Лубрани не дал ей посмотреть и спрятал книжку.
— Расскажи лучше ты, Линда, что ты делала двадцатого вечером. Ну, мы слушаем…
Линда скорчила недовольную гримаску и проворчала, что у нее нет записной книжки.
— У меня ничего не осталось в памяти от этого года. Время растратила впустую. Ничего уже не могу вспомнить.
— Пусть будет не двадцатое. Расскажи, что было в прошлом году в декабре, что ты тогда делала? — сказал я.
— Работала, — сказала Линда.
— День и ночь? — спросил Лубрани.
— Разве вспомнишь сейчас? Запоминаешь только то, что делается по привычке изо дня в день. Все остальное забывается. Все, что ты говорил, во что верил, больше не существует. Помню только одно утро, на улице был такой густой туман, что казалось, мир навсегда исчез за белой ватной пеленой. Даже шагов не было слышно… Лишь это утро мне и запомнилось.