Избранное
Шрифт:
Сквозь ограду снизу просачивался скудный свет фонарей, и медная обшивка факела, на которую Джулия откинула голову, переливчато поблескивала; на лице у Джулии застыла улыбка.
— Как хорошо, — прошептала она, — как хорошо, что не надо двигаться. — Она приоткрыла глаза, увидела, что я смотрю на нее, и улыбнулась еще раз, чтобы показать, что шутит: — Если бы теперь еще и перекусить…
Я усмехнулся и вынул из кармана мятый бутерброд и яйца с раздавленной скорлупой. Даже не поинтересовавшись, откуда у меня все это, лишь покачав головой в изумлении, она принялась за бутерброд. Потом предложила поделиться со мной, но я отказался, рассказал про салун и заставил ее доесть все
Ночь мы провели внутри статуи, укрывшись от ветра на винтовой лестнице. Мы уселись, тесно прижавшись друг к другу, на третьей или четвертой ступеньке сверху, площадка оказалась на уровне наших глаз, и через щель под оградой был виден город. Джулия склонила голову мне на грудь, я сел вполоборота к ней и обвил ее руками. Холод проникал и сюда, но от ветра мы спрятались, так что стало в общем терпимо. Джулия уснула сразу, а я до поры до времени сидел без сна, обняв ее и глядя на город; все, что я видел за оградой, была темнота, в которой кое-где мерцали тусклые искорки. Но и эти искорки исчезали по одной, по две, пока не погасли без следа, город совсем замолк, и я тоже уснул.
Раза два мы просыпались от холода и вставали, сгибая и разгибая закоченевшие пальцы. Во второй раз очень осторожно, стараясь не проронить ни звука, мы выбрались на площадку и обошли ее раз пять или шесть, глядя на верхушки деревьев, на безлюдные освещенные аллеи, на темный город под нами. Потом мы снова залезли внутрь, снова прижались друг к другу, я обнял Джулию, как раньше, но чувствовал, что больше мне на этой холодной железной лестнице не уснуть. Усталость я ощущал по-прежнему, но она была уже не такой тяжелой: сон помог. Прошло еще несколько минут, и Джулия прошептала:
— Вы спите?
Я покачал головой — щека моя касалась ее волос, так что она, несомненно, поняла меня. И сказала:
— Я тоже не сплю…
И вдруг, без всякой подготовки, вовсе не помышляя ни о чем подобном до той секунды, когда произнес первое слово, я самым обыденным тоном начал рассказывать Джулии, кто я такой и откуда явился. Мне казалось, что час пробил, что она имеет право это знать. Я рассказывал о проекте, о Рюбе, докторе Данцигере и Оскаре Россофе — и о своей жизни в том далеком, еще не наступившем времени. Говорил я ровным полушепотом прямо ей в ухо, говорил обо всем подряд — о подготовке с Мартином, о жизни в «Дакоте», о первой удачной попытке и о том, как я попал к ней в дом. Дважды она поднимала голову и испытующе всматривалась мне в лицо, насколько это представлялось возможным в почти полной темноте, затем вновь откидывалась у меня в руках, и я старался и не мог представить себе, о чем она думает. Разумеется, я нарушил основную заповедь проекта, и никто, наверно, не смог бы понять почему. Однако я не сомневался, что поступаю правильно. Наконец, я кончил и стал ждать, что же скажет Джулия.
Она глубоко вздохнула.
— Спасибо, Сай. Никогда не встречала таких отзывчивых мужчин. Вы помогли мне перенести эту долгую ночь. Ничто меня так не захватывало с тех самых пор, как я девочкой читала «Маленьких женщин» [13] . Вам надо записать это все на бумаге, а может, и проиллюстрировать. Я просто уверена, что в «Харпере уикли» примут. А теперь я, пожалуй, смогу еще немножко поспать…
— Ладно, — ответил я, усмехнувшись в темноте. Значит, она решила, что я придумал свой рассказ специально ради того, чтобы развлечь ее. А впрочем, чего еще я ждал?..
13
«Маленькие женщины» — популярная в свое время повесть для девочек американской
Через четыре-пять минут я и сам заснул, заснул по-настоящему крепким сном. А когда очнулся, то каким-то подсознательным чувством понял, что ночь на исходе, и пожалел, что она уже прошла. Какой бы ни была она неприютной, но с Джулией мне было хорошо. А теперь нам предстоял день, который мы уже никак не сможем дотянуть до конца. Какой-нибудь завтрак мы еще, бог даст, сумеем перехватить, а потом придется опять ходить, ходить без остановки; через час, не больше, даст себя знать вчерашняя усталость, а еще через час-другой нас, несомненно, поймают. «Пожалуй, — подумалось мне, — лучше сразу явиться с повинной; по крайней мере тогда мы очутимся в тепле и не будет нужды куда-то бежать…»
До рассвета оставалось еще далеко, до восхода тем более, но ночной мрак уже словно разбавили. Выглянув на площадку, я различил витиеватый узор ограды — раньше мне это ни разу не удавалось. С новой силой вспыхнуло во мне удивление: какое же необычное убежище мы избрали! Пришлось повторить про себя, чтобы поверить заново: невероятно, но факт — мы внутри факела статуи Свободы. И вдруг меня озарило… А почему бы и нет? А что, если получится?.. Я сжал Джулию в объятиях, осторожно, но крепко, как можно крепче, прижался щекой к ее волосам, прильнул к ней, стараясь, насколько мог, ощутить ее частью себя самого. И затем, как учил меня Оскар Россоф, начал мысленно освобождаться от окружающей меня эпохи. Ведь эта гигантская медная рука, сжимающая факел, существует в обоих известных мне Нью-Йорках, в обоих временах. Мало-помалу двадцатый век ожил в моем сознании, завладел им, и я сказал себе, что я уже там, что мы оба там, Джулия вместе со мной. И вдруг я понял, почувствовал: свершилось.
В этот неуловимый миг руки мои сжались настолько, что Джулия шевельнулась и открыла хмельные от сна глаза.
— Где… — Тут она оглянулась и вспомнила. — Ах, да!..
Она улыбнулась. Я отпустил ее, поднялся, разминая затекшие ноги. Джулия тоже встала, и мы выбрались на обзорную площадку. Темнота растворялась, воздух светлел, становился белесым, хоть мы еще ничего не видели. Зато слышали. Я ждал этого и сразу узнал звук — и глянул на Джулию. На лице ее отразилось недоумение, потом она нахмурилась и повернулась ко мне.
— Прибой? — спросила она. — Сай, клянусь, я слышу шум прибоя!.. — Она втянула в себя воздух. — И запах моря. — Ее охватил испуг. — Сай, что случи…
Я обнял ее за плечи и тихо сказал:
— Джулия, мы спасены. История, которую я рассказывал ночью, не вымышлена. Я рассказал чистую правду. И теперь мы перенеслись в мой двадцатый век…
Она уставилась на меня, прочитала в моих глазах, что я не лгу, и уткнулась мне в грудь лицом.
— Сай, мне страшно! Я боюсь, я не могу взглянуть!..
А небо продолжало светлеть, на горизонте зажглась розовая полоска зари, и далеко под нами я мог уже разглядеть барашки на гребнях волн.
— Можете, Джулия, можете.
Я взял ее за подбородок, поднял ей голову и повернул лицом к востоку. Она увидела воду, увидела бухту далеко внизу, потом обернулась и увидела сине-зеленую поверхность факела, патину многих десятилетий, покрывающую металл, — и задрожала. Плечи у нее буквально свело от страха, но глаза были все равно открыты. Снова и снова переводила она их с бухты на факел, с факела на бухту и беспрерывно повторяла: «О Сай!..» — испуганным, прерывающимся от волнения голосом. Лицо ее было белее мела, и руку, судорожно прижатую к щеке, била мелкая дрожь. Но понемногу к ней возвращалась улыбка.