Избранное

Вайян Роже

Я знал все это, но я никак не мог представить себе, что уволенные рабочие до такой степени стыдятся своего положения, что не осмеливаются даже появиться на собрании, устроенном в их защиту.

Прошло еще четверть часа. Делегат отправился на площадь. Вскоре отворилась дверь и вошли трое. Первый хромал, и одно плечо у него было значительно выше другого. Второй, юноша алжирец, втянул голову в плечи и боязливо оглядывался кругом, как будто ему снова предстояло изведать силу полицейских кулаков, с которыми он уже успел познакомиться в метрополии. Третий был седовласый старик, он шел мелкими шажками — типичный обитатель богадельни; садясь, он снял очки и аккуратно

протер их. Его костлявые руки, обтянутые морщинистой кожей, тряслись.

Все трое уселись в глубине зала под разноцветными гирляндами, уже развешанными для предстоящего вечера отдыха.

Потом вошли две женщины, обе лет под пятьдесят, обе ширококостные, раскрасневшиеся, растрепанные. Одна из них слегка пошатывалась и судорожно цеплялась за руку подружки. Войдя в зал, она крикнула:

— Здорово, честная компания!

Обе женщины уселись в глубине зала рядом с тремя мужчинами.

Потом появились два итальянца с характерной наружностью южан, калабрийцы или жители Апулии; оба смущенно мяли в руках свои кепки. Они тоже устроились позади, но немного в стороне от других.

Потом ввалился пузатый гигант с круглой смеющейся физиономией. Маленькая кепочка еле держалась у него на самой макушке, не прикрывая курчавых волос. Он промаршировал прямо к первому ряду, уселся, раздвинул толстые ноги и громко хлопнул себя по колену.

— Ну и ну! — сказал он. — На этот раз, видно, они меня доконают.

Потом вошел очень худой, очень бледный юноша в пиджачке — крахмальный воротничок, галстук бабочкой, фетровая шляпа; он сел в стороне от всех посреди зала.

Потом двумя группами вошли несколько молоденьких девушек и старух, они сели в последнем ряду у стены.

Наконец явилась группа работниц из цеха Пьеретты, и в их числе Маргарита. Эти прошли прямо в первый ряд и приветливо помахали Пьеретте. Среди них уволенных не было.

Пьеретта не ответила на дружеский жест товарок. Она стояла у стола и смотрела в зал. В ее глазах светилась огромная печаль.

— Прошу вас, товарищи, — начала она, — прошу вас, займите места поближе. Нам же нужно поговорить.

Никто не пошевельнулся.

В зал вошел делегат.

— Никого больше нет? — спросила Пьеретта.

— Никого, — крикнул с порога делегат.

— Прошу, товарищи, сесть ближе, — повторила Пьеретта. — Нас не так-то уж много!

— Подвигайтесь, товарищи, — сказал делегат.

Никто не пошевельнулся.

— Прошу вас, товарищи, — настаивал делегат. — Ведь нас мало. К чему же нам надрывать горло…

— И верно, почему не идете в первый ряд? — крикнула пьяная работница, тяжело подымаясь с места с помощью своей подруги. Обе торжественно проследовали по главному проходу. Никто не засмеялся.

Остальные постепенно приблизились к столу, за исключением молодого человека с галстуком бабочкой, который не тронулся с места и не произнес ни слова за все время собрания.

— АПТО официально заверило нас, — сказала Пьеретта, — что реорганизация Сотенного цеха не повлечет за собой ни одного увольнения. Многие рабочие поверили этим обещаниям. Кое-кто даже позволил себя убедить, что «Рационализаторская операция» будет выгодна трудящимся Клюзо. Однако тридцать три рабочих только что получили расчет, и это лишь первая партия.

Затем Пьеретта зачитала список уволенных, в числе которых было несколько чернорабочих, две уборщицы, ночной сторож, старичок, в обязанности которого входила в зимнее время топка печей в конторе, а в летнее время поливка палисадника перед зданием конторы, кое-кто из обслуживающего персонала, стекольщик, который целыми днями

ходил по цехам в поисках разбитой форточки, — это и был тот самый старик, что, усевшись, снял очки и протер их; был среди увольняемых и один мастер, но он не пожелал явиться на собрание, боясь скомпрометировать себя общением с рабочими, — он еще надеялся выкрутиться из беды. Нобле был его школьным товарищем, и мастер решил попросить начальника личного стола замолвить за него словечко; наконец, несколько молодых девушек, которые еще вчера были ученицами, и несколько пожилых женщин, почти достигших пенсионного возраста.

На сей раз дирекция АПТО нанесла удар по наиболее слабым, наиболее робким, наиболее неловким, наиболее беззащитным — словом, выбрала таких, чтобы при случае можно было сослаться на то, что их держали до сих пор только из милости или просто терпели. Дирекция одним взмахом вымела «двор чудес», ибо при каждом крупном предприятии где-нибудь в закоулках всегда ютится свой «двор чудес». Большинство уволенных были «неорганизованные». Только один был членом ВКТ. Короче, дирекцию АПТО нельзя было сейчас упрекнуть в политическом пристрастии.

— АПТО, — продолжала Пьеретта, — утверждает, что оно сдержало свое слово и никто из работниц, работающих на станках, не уволен. На первый взгляд это кажется правдоподобным, но это ложь, так как известное число работниц ткацкого цеха переведено на подсобные должности для замены увольняемых товарищей.

Пьеретта разоблачила маневр дирекции; время от времени она, как обычно, останавливалась, подыскивала нужное слово и возвращалась к уже сказанному, чтобы уточнить факты. Как и большинство активистов из рабочих, она не боялась длинных фраз; «период» начинался с короткого и ясного предложения: «Дирекция нанесла удар преимущественно по неорганизованным», затем следовала целая серия «служебных слов» — ибо… так как… вы знаете, что… ввиду того что… Предложения развертывались медленно-медленно, как будто следовали за переживаниями аудитории, которые во всех оттенках улавливала Пьеретта. Если ей казалось, что ее недостаточно хорошо поняли, она старалась еще раз уточнить, добавить, повторить фразу почти в тех же самых выражениях. При этом она ни на минуту не забывала основную мысль, и после многочисленных поворотов «период» возвращался к первоначальному предложению, и затем уж следовало заключение: «Дирекция нанесла удар преимущественно по неорганизованным, но мы будем защищать их так же, как и всех наших товарищей».

Такого рода ораторское искусство, надо сказать, искусство своеобразное, рассчитанное на близость с аудиторией; изучать его весьма трудно, так как оно характерно для «низовых собраний», которые только в редчайших случаях стенографируются или записываются; красноречие это с величайшей тонкостью отражает в самом построении фраз, в самой расстановке слов пробуждение сознания и строгое целомудрие сердца, познавшего слишком много унижений.

После вступительного слова Пьеретты Амабль был намечен ряд мер, в большинстве классических для подобных случаев. Например, посылка делегации в мэрию, в префектуру, в генеральный совет; в принципе все были согласны, но никто из уволенных не желал быть в числе делегатов, даже в окружении своих товарищей, которых они знали как испытанных бойцов; побежденные всячески старались уклониться от непосредственной встречи с представителями класса победителей. Потом делегат внес предложение: пусть уволенные явятся на фабрику и займут свои места. Если дирекция все-таки удалит их, тогда все цеха бросят работу, рабочие выступят, помогут, не допустят, чтобы их выгнали из цеха.