Избранное
Шрифт:
Опять надвигалась гроза. «Я себя неважно чувствую», — сказала Пьеретта. Когда Красавчик проснулся, он увидел, что она лежала на коврике у постели, плотно закутавшись в одеяло. Такое необычное поведение жены он объяснил беременностью.
В понедельник пришел толстяк Жан помочь старикам на уборке. Он взял на железной дороге недельный отпуск. Дверь в комнату Пьеретты не запиралась; она заснула, но вдруг ее разбудило грубое прикосновение чьих-то рук. Она вскочила, вырвалась из чужих объятий и только тут заметила, что стоит полуодетая на коленях в смятой постели, и различила в сиянии луны нескладную фигуру Жана.
— А ну убирайся, — прошипела она.
— Чем я хуже твоего макаронщика? — возразил он.
Жан изрядно выпил со жнецами и еле ворочал языком.
— Вот
За дверью раздался хохот. Оказывается, Жан побился об заклад со жнецами, что он поладит с Пьереттой.
— Ну что ты, что ты? — примирительно твердил он. — Я же ничего дурного тебе не сделал. Почему ты не хочешь? Ведь как-никак ты мне родня.
Спотыкаясь на каждом шагу, он вышел прочь. Пьеретта заставила дверь комодом. Она думала: а вдруг дядя, спальня которого помещалась в другом конце дома, тоже был посвящен в тайну этого пари? На следующее утро Пьеретта уехала в Клюзо.
Конец лета выдался неустойчивый, жаркие дни сменялись грозовыми, ночью густые туманы скатывались в долину Клюзо. Вечерами Красавчик и Пьеретта, обнявшись, подымались по узенькой тропке, вившейся вокруг виноградников, по пути им попадались другие парочки, и это были самые прекрасные минуты.
В сентябре все болезненные явления, связанные с началом беременности, исчезли. Красавчик и Пьеретта по-прежнему ходили каждый вечер в виноградники; внизу, у их ног, стены фабричных корпусов, залитых лунным сиянием, отражались в зеркале Желины, а река, полноводная, как канал, текла меж двух набережных, построенных попечениями АПТО. По возвращении домой приходилось удовлетворять мужское самолюбие Красавчика. Но к Пьеретте вернулся сон, и она засыпала счастливая, прижавшись к его мускулистому плечу, обыкновенная женщина, такая же, как и все прочие женщины. Она даже полюбила возиться на кухне.
Фредерик Миньо, почтовый инспектор и секретарь секции коммунистической партии в Клюзо, взял отпуск во второй половине августа. Он решил поехать вместе с Раймондой к своему товарищу по партизанскому отряду, ныне виноградарю и муниципальному советнику маленького городка в департаменте Эро.
Битвы, шедшие там, показались Миньо куда более напряженными, чем в Клюзо. Коммунисты возглавляли борьбу, которую повели сельскохозяйственные рабочие и мелкие землевладельцы против политики правительства, ущемлявшей интересы виноградарей. За две недели Фредерик участвовал чуть ли не в шести демонстрациях. Местные жители организовали пикеты на дорогах. Союз республиканской молодежи Франции покрыл огромными надписями все стены. Миньо присутствовал на собрании, посвященном речи Маленкова на XIX съезде КПСС; прения длились до часу ночи — словом, «идейный уровень» был здесь несравненно выше, чем в районе, лежащем между Роной и Эн.
Миньо, человек, как мы уже видели, крайне добросовестный, упрекал себя в том, что в их промышленном городке господствует застой, и обвинял в этом также и секретариат секции Клюзо, то есть Пьеретту Амабль, и рабочего Кювро, и учителя Жаклара, который, впрочем, почти никогда не являлся на собрания.
— Дай только вернуться домой, — говорил Фредерик жене. — Я уж сумею теперь встряхнуть наших ребят, да и себя самого тоже. Настало время для суровой критики и самокритики.
Раймонда целиком одобряла намерения мужа. По ее мнению, уже давным-давно граждане города Клюзо заслуживают самой суровой «критики». Она охотно осталась бы жить в Эро. Пока супруг сидел на многочисленных собраниях, она в обществе аптекарского ученика посещала казино в Палавасе. Кавалер возил ее на мотоцикле. На полдороге он останавливал машину и молча щупал свою пассажирку; Раймонде это не доставляло ни малейшего удовольствия, но она терпеливо сносила эти маневры, считая, что за все надо платить. Как-то вечером фармацевт, по ее настоянию, стал играть в рулетку и просадил свое двухмесячное жалованье. Раймонда подумала о том, как раскричалась бы ее мать — бросать такие деньги на ветер, да еще было
Миньо верил в магическую силу критики и самокритики. В 195… году это было своего рода поветрие. В начале собрания ячейки какой-нибудь активист поднимался с места и заявлял: «Товарищи, разрешите мне выступить с самокритикой. Вчера я грубо обошелся со своей женой. А это прямая отрыжка мелкобуржуазных нравов…» Пришлось вмешаться руководству федерации, разъяснить, что критика и самокритика заложены в основу всякого научного метода: ученый подвергает критике ту или иную гипотезу и на основании опыта вносит исправления в полученный результат, учитывая свои собственные ошибки; а политическое действие не что иное, как практика, требующая знания законов социальных явлений, и т. д. и т. д. Однако во многих округах еще несколько месяцев, а то и больше продолжались такие публичные покаяния. Как видно, в католической стране даже атеисты больше тяготеют к магии, нежели к научной точности.
В начале сентября, сразу же по возвращении в Клюзо, Миньо был вызван в главный город департамента к секретарю федерации.
Шардоне, секретарь федерации, был единственным освобожденным работником в департаменте, где насчитывалось 2775 коммунистов, за которых голосовали десятки тысяч избирателей. Другие члены секретариата, бюро, политической комиссии могли посвящать партийной работе только свободные часы.
Шардоне находился, таким образом, в положении генерала, командующего дивизией, которая вся целиком, включая и главный штаб, состоит только из резервистов. Он получал в месяц восемнадцать тысяч франков на свои личные расходы, ездил только в третьем классе и во время поездок ночевал и обедал у товарищей — сегодня у одного, завтра у другого; словом, этот генерал дивизии был лишен транспортных средств и интендантства.
Его департамент, как и большинство французских департаментов, состоял из нескольких округов, совершенно различных по экономической и социальной структуре и еще более различных по политической обстановке: что ни округ, что ни коммуна, то свои особые условия. Поблизости от Лиона находились крупные предприятия металлургической и текстильной промышленности, железнодорожные мастерские. На равнине преобладало земледелие, в горах скотоводство. Ремесленные поселки лежали в высокогорных равнинах. Клюзо стоял несколько в стороне и находился в самом центре скотоводческого района. Каждая секция ставила перед секретариатом федерации свои вопросы, отличные от вопросов соседних секций. Меблированная комната, которую снимал Шардоне в главном городе департамента, превратилась в настоящее «картографическое бюро», где на многочисленных картах соответственно большими или малыми красными кружками отмечалось количество членов партии, синими крестиками — местонахождение секций, а все поля были исписаны замечаниями экономического, социального и политического характера.
Шардоне, сын архитектора-франкмасона, бросил юридический факультет в 1943 году и ушел в партизаны. Командир партизанского отряда, член партии с 1923 года, железнодорожник, занимался его политическим воспитанием и в ходе вооруженной борьбы, и в дни вынужденного затишья. В феврале 1944 года железнодорожника убили, и Шардоне занял его место. Он показал себя настоящим боевым командиром и дальновидным политическим руководителем. После войны он стал посещать партийную школу, блестяще учился и по окончании курса был назначен освобожденным секретарем партийной организации. В тридцать лет он был уже руководящим работником — секретарем федерации, ответственным за целый департамент, но ни разу в жизни он не вел низовой работы ни на одном предприятии. Этот молодой дивизионный генерал никогда не служил рядовым. Весь первый год он знакомился с вопросами сельского хозяйства. Его переизбирали год за годом. Разъезжая по департаменту, он выбивался из сил. Он просто надрывался.