Избранное
Шрифт:
– Где ваш командир?
– кричит Мошкарин.
Молчат, склонив головы, бывшие директора Иванов, Шаевич, Алексеев, Зуев. Молчат наши ходоки, молчит и проводник - здоровенный парняга в короткой кожанке и серой кубанке, бывший алупкинский шофер В. Но почему он без оружия?
Шаевич поднял руки с красными ладонями:
– Погубили нашего Пархоменко, погиб наш Яша. Вот кто бросил командира, - указал он на В.
– В чем дело, что случилось?
– шагнул Мошкарин к В.
Все шло хорошо: без происшествий добрались
Дело было сделано - марш на яйлу!
Но каратели появились с гор неожиданно, с трех сторон.
Пархоменко скомандовал:
– Иванов, Шаевич, Алексеев, Зуев - за Холодную Балку, а мы подзадержим фрицев.
Он задыхался. Шаевич пытался что-то сказать, но Пархоменко оборвал его:
– Слыхал приказ?!
Шаевич и его товарищи перебежали дорогу и, выскочив за горный санаторий «Тюзлер», стали поджидать.
Внизу шла стрельба.
Вдруг появился проводник В., но без командира.
– Где Яков?
– Там, там… Его убили…
Шаевич почуял недоброе: В. отвечал не совсем уверенно.
– А ну пошли! Проводник, веди!
Внизу снова началась стрельба, потом четкий и громкий крик Пархоменко:
– Товарищи! Отходите!!
Взрыв и тишина.
Подбежали к Якову. Он мертв, - видать, взорвал себя гранатой. На снегу следы крови, разорванные пакеты, порубленные ветки, - наверное, немцы делали носилки из жердей.
– Отвечай: почему бросил командира?
– спрашивает комиссар отряда Белобродский.
В. мнется, потом глухо говорит:
– Так он сам мне приказал уйти.
Допрос продолжается, пока В. в отчаянии не признается:
– А что я мог поделать? Он все равно не дошел бы, у него горлом кровь пошла.
Бросил умирающего командира!
В штабе отряда наступили тягостные минуты.
Что делать?
Выясняем, кто такой В. Молод. В прошлом шофер-лихач. Три дня назад самовольно покинул пост, объясняя это так: «Чего зря-то толкаться на морозе, собака носа не покажет, а вы немцев ждете!»
Тяжело. Но решение уже напрашивается - судить!
11
Останки коменданта увезли в Берлин, назначили нового.
Тот стал свирепствовать сразу же.
В городском парке повесили нескольких юношей, совсем мальчишек. На бирках, прикрепленных к груди, значилось: «За мародерство».
Шестого декабря свора гестаповцев появилась в еврейском гетто. Комендант и гебитскомиссар майор Краузе обошли казармы, а потом приказали:
– Всех построить!
Эсэсовцы с собаками окружили большую толпу: детей, женщин, стариков.
– Есть русские?
– крикнул переводчик.
– Есть, есть, - ответили несколько голосов одновременно.
– Выйти из строя!
Никто не шевельнулся.
–
Это говорил комендант, а переводчик дословно переводил. Комендант стал обходить строй, ткнул пальцем в грудь молодой женщины.
– Ты русская?
– Да.
– Выходи!… А детей оставь… Они у тебя курчавые… Выходи, слышишь?
Женщина стояла не шелохнувшись.
– Последний раз: русские, выходите!
Молчание.
– Хорошо!
– Комендант отошел, место его занял гебитскомиссар.
– Господа! Мы переселяем вас в новый район, там вам будет спокойнее. Пункт сбора - Наташинский завод, вас там ждут машины.
Начался медленный марш. Подгоняемые сытыми эсэсовцами и собаками, люди шли молча. Тропа действительно вела к Наташинскому заводу. Там гудели машины. Звуки моторов как бы звали к себе. Все стали торопиться, как-то сразу появилась надежда какая-то. Она-то и ослепила. Люди не заметили, как вступили на массандровскую свалку, как часть охраны оттянулась назад и стала заходить стороной.
Десятки пулеметов и сотни автоматов ударили одновременно. Все было заранее пристреляно.
Кое- кому удавалось вырваться из центра ада, но куда бы человек ни бросался -всюду его ждали пули.
Трое суток немцы прятали следы ужасного преступления. Погибло много врачей, медицинских сестер, инженеров, актеров филармонии, аптекарей. Трупами набивали заброшенные бетонные каптажи{2}, а потом все это цементировали, замуровывали.
Через неделю на массандровскую свалку пригнали партию пленных - политработников Красной Армии.
Здесь у фашистов получилась небольшая, но все же осечка. Кому-то из пленных удалось вырвать из рук охранника автомат и очередями скосить чуть ли не целое отделение солдат. Пленные с голыми руками бросались на вооруженных палачей, душили их. Говорят, нескольким все же удалось бежать. К сожалению, я ни одного человека из этой группы не встретил.
Район массового расстрела стал запретной зоной, его обходили за километр.
В Ялте и на всем побережье убивали людей, и в то же время в горы шли команды карателей. Жителям было ясно, что фашисты мстят за первые свои неудачи, за то, что на чудесном побережье кто-то осмеливается им сопротивляться.
Каратели идут в горы. Горят сосновые леса, дымовые смерчи поднимаются над лесными сторожками.
Упорная трескотня автоматов, татаканье пулеметов, надсадное уханье снарядов, рвущихся в глубоких ущельях, нахлестное эхо, перекатывающееся от одной горной гряды к другой.
Сосна вспыхивает не сразу. Вал огня надвигается на нее ближе, ближе. А дерево стоит, будто на глазах все гуще и гуще зеленея, потом - р-р-раз!
– и столб огня от земли до макушки. А над темным буковым клином перекатываются огненные шары.