Избранное
Шрифт:
— Мы думаем, что твой отец еще, может быть, жив, — сказал Леон. — Поэтому, естественно, вспомнили о тебе…
В дверь постучали, и в кабинет вошла секретарша.
— Я привела в порядок карточки. Если вы разрешите, я теперь уйду…
— Возлюбленный дожидается?
Она ответила:
— Ведь сегодня суббота, — словно это должно было все ему объяснить.
— Знаю.
— Мне надо на исповедь.
— Ага, простите, Ана. Совсем забыл. Конечно, ступайте. — Его раздражало, что она не кажется ему привлекательной, поэтому он воспользовался случаем ее подразнить. — Помолитесь за меня, — сказал
Она пропустила его зубоскальство мимо ушей.
— Когда кончите осмотр, оставьте их карточки у меня на столе.
Халат ее захрустел, когда она выходила из комнаты, как крылья майского жука.
Доктор Пларр сказал:
— Сомневаюсь, чтобы ей долго пришлось исповедоваться.
— Те, кому не в чем каяться, всегда отнимают больше времени, — сказал Леон Ривас. — Хотят ублажить священника, подольше его занять. Убийца думает только об одном, поэтому забывает все остальное, может грехи и почище. С ним мало возни.
— А ты все еще разговариваешь как священник. Почему ты женился?
— Я женился, когда утратил веру. Человеку надо что-то беречь.
— Не представляю себе тебя неверующим.
— Я говорю ведь только о вере в церковь. Или скорее в то, во что они ее превратили. Я, конечно, убежден, что когда-нибудь все станет лучше. Но я был рукоположен, когда папой был Иоанн [224] . У меня не хватает терпения ждать другого Иоанна.
— Перед тем, как идти в священники, ты собирался стать abogado. А кто ты сейчас?
224
Иоанн XXIII (1881–1963); избран папой в 1958 году.
— Преступник, — сказал Леон.
— Шутишь.
— Нет. Поэтому я к тебе и пришел. Нам нужна твоя помощь.
— Хотите ограбить банк? — спросил доктор.
Глядя на эти торчащие уши и после всего, что он о нем узнал, Пларр не мог принимать Леона всерьез.
— Ограбить посольство, так, пожалуй, будет вернее.
— Но я же не преступник, Леон. — И тут же поправился: — Если не считать парочки абортов. — Ему хотелось поглядеть, не дрогнет ли священник, но тот и глазом не моргнул.
— В дурно устроенном обществе, — сказал Леон Ривас, — преступниками оказываются честные люди.
Фраза прозвучала чересчур гладко. Видно, это была хорошо известная цитата. Доктор Пларр вспомнил, что Леон сперва изучал книги по юриспруденции — как-то раз он ему объяснил, что такое гражданское правонарушение. Потом на смену им пошли труды по теологии. Леон умел при помощи высшей математики придать достоверность даже троице. Наверное, и в его новой жизни тоже есть свои учебники. Может быть, он цитирует Маркса?
— Новый американский посол собирается в ноябре посетить север страны, — сказал Леон. — У тебя есть связи, Эдуардо. Все, что нам требуется, — это точный распорядок его визита.
— Я не буду соучастником убийства.
— Никакого убийства не будет. Убийство нам ни к чему. Акуино, расскажи, как они с тобой обращались.
— Очень просто, — сказал Акуино. — Совсем несовременно. Без всяких электрических штук. Как conquistadores [225]
225
Конкистадоры (исп.).
Доктора Пларра мутило, когда он его слушал. Он был свидетелем многих неприятных смертей, но почему-то переносил их спокойнее. Можно было что-то сделать, чем-то помочь. Его тошнило от этого рассказа, как когда-то, когда много лет назад он анатомировал мертвеца с учебной целью. Только когда имеешь дело с живой плотью, не теряешь любопытства и надежды. Он спросил:
— И ты им ничего не сказал?
— Конечно, сказал, — ответил Акуино. — У них все это занесено в картотеку. Сектор ЦРУ по борьбе с партизанами остался мною очень доволен. Там были два их агента, и они дали мне три пачки «Лаки страйк». По пачке за каждого человека, которого я выдал.
— Покажи ему руку, Акуино, — сказал Леон.
Акуино положил правую руку на стол, как пациент, пришедший к врачу за советом. На ней не хватало трех пальцев; рука без них выглядела как нечто вытащенное сетью из реки, где разбойничали угри. Акуино сказал:
— Вот почему я начал писать стихи. Когда у тебя только левая рука, от стихов не так устаешь, как от прозы. К тому же их можно запомнить наизусть. Мне разрешали свидание раз в три месяца (это еще одна награда, которую я заслужил), и я читал ей свои стихи.
— Хорошие были стихи, — сказал Леон. — Для начинающего. Что-то вроде «Чистилища» в стиле villancico [226] .
— Сколько тут вас? — спросил доктор Пларр.
— Границу перешло человек двенадцать, не считая Эль Тигре. Он уже находился в Аргентине.
— А кто он такой, ваш Эль Тигре?
— Тот, кто отдает приказания. Мы его так прозвали, но это просто ласковая кличка. Он любит носить полосатые рубашки.
— Безумная затея, Леон.
— Такие вещи уже проделывали.
226
Старинные испанские народные песни, нечто вроде рождественских колядок (исп.).
— Зачем похищать здешнего американского посла, а не того, что у вас в Асунсьоне?
— Сперва мы так и задумали. Но Генерал принимает большие предосторожности. А здесь, сам знаешь, после провала в Сальте гораздо меньше опасаются партизан.
— Но тут вы все же в чужой стране.
— Наша страна — Южная Америка, Эдуардо. Не Парагвай. И не Аргентина. Знаешь, что сказал Че Гевара? «Моя родина — весь континент». А ты кто? Англичанин или южноамериканец?
Доктор Пларр и сейчас помнил этот вопрос, но, проезжая мимо белой тюрьмы в готическом стиле при въезде в город, которая всегда напоминала ему сахарные украшения на свадебном торте, по-прежнему не смог бы на него ответить. Он говорил себе, что Леон Ривас — священник, а не убийца. А кто такой Акуино? Акуино — поэт. Ему было бы гораздо легче поверить, что Чарли Фортнуму не грозит гибель, если бы он не видел, как тот в беспамятстве лежит на ящике такой странной формы, что он мог оказаться и гробом.