Избранное
Шрифт:
— Больше знаю, что такое любовь для мужчины.
— О, для женщины это больше. А для Риты, с ее натурой… Она бы так увлеклась, что пропала бы…
— Почему же пропала? — усомнился Рябинин. — Люди мечтают о любви…
— С Ритиным характером… Да она бы превратилась в рабыню, потеряла бы личность, сгорела бы… Человек крайностей…
— Вы считаете, что она влюбилась?
— Вряд ли, — задумчиво сказала Миронова, перебирая что-то в памяти. — Зимой у нее был отличный тонус, ее все время одолевал
— Неужели бы она от вас скрыла? — усомнился Рябинин.
— Нет. Рита порывалась сказать, но что-то ей мешало. А потом, весной, ушла в себя. А уж потом… не успела.
Миронова полезла за платком. Она отвернулась, и Рябинин не мешал. Он думал, возможно ли любить тайно от родных, друзей и сослуживцев? Но ведь истинная любовь и есть тайная любовь. Он относился подозрительно к громкой и нескромной любви, которая выказывалась на весь мир. Тайно любить можно, но нельзя любить незамеченно. Впрочем, состояние Виленской заметили сразу. Но как любить, не выходя с работы? Кого?
— Рабочий конфликт вы исключаете? — спросил он, дождавшись, когда Миронова спрячет платок и повернется к нему.
— Да, — сразу сказала она. — Это исключено.
— А что вы скажете о Самсоненко?
Миронова пожала плечами и напрягла губы. Она не хотела говорить о своей начальнице. Он не настаивал. Не так-то просто выложить официальному лицу свое отношение к руководителю, тем более что самоубийства это вроде бы не касалось.
Сотрудницы лаборатории смерть Виленской с Самсоненко не связывали. Получалось, что с сигаретным пеплом он ошибся, поддавшись своей неприязни к такому типу людей.
— Больше ничего не добавите?
Миронова опять пожала плечами и вдруг как-то испытующе глянула на него еще стеклянными от слез глазами:
— Вы должны знать больше меня.
— Это почему же? — удивился он. — Вы дружили и то не знаете.
— У вас дневник.
— Какой дневник?
— Рита вела дневник, но никому не показывала. Ее мама говорит, что дома дневника нет. Мы решили, что вы изъяли.
— Нет, не изымал, — задумчиво произнес Рябинин, и теперь его мысль сразу бросилась по новому руслу.
Вела дневник… В нем, разумеется, есть все. Люди и заводят дневники, чтобы писать в них то, о чем нельзя говорить. Но куда она его дела? В лаборатории он нашел горстку пепла — это сгорел листок-два, не тетрадь. Да и зачем нести его на работу… Дома она ничего не сжигала — пепел или запах они бы обнаружили. Но дома дневника не было. Вот и мать не нашла.
— Подпишите, пожалуйста.
Рябинин спрятал в папку протокол допроса Мироновой и, глянув на ее сбившуюся челку, покрасневшие глаза и дрожавший кончик
— Вы… переживаете?
— Я любила ее.
Ответила неслышно — словно упал осенний лист.
7
После ухода свидетельницы Рябинин стал ходить по своему маломерному кабинету. Он даже не анализировал показания Мироновой — думал о дневнике.
Разумеется, скрытный и замкнутый человек, да еще такой ранимый, как Виленская, постарается дневник уничтожить. Она не пускала никого в свой мир при жизни и вряд ли согласилась бы пустить туда после смерти. Но у Рябинина была такая профессия — лезть в чужую душу, даже если ее, этой души, уже нет на свете.
Походив минут двадцать, он глянул на часы — шесть, рабочий день окончен. Но ту мысль, которую он выходил, нужно реализовать немедленно, если только уже не поздно.
Рябинин подошел к телефону и набрал номер жилищной конторы:
— Скажите, пожалуйста, дом сорок пять по Озерной улице ваш?
— Наш, — ответил женский голос.
— Мусор этого дома давно вывозился?
— Товарищ, — голос сразу зашумел скороговоркой. — Мы и без вас знаем, что бачки полные. Машин нет, понимаете? Вот пять дней и не вывозим…
— Подождите, подождите, — перебил он. — С вами говорит следователь прокуратуры Рябинин.
— Слушаю, — заметно потишал голос.
— Меня очень устраивает, что мусор пять дней не вывозили. Я хочу в нем покопаться. Попрошу вас, пусть дворник меня подождет в жилконторе.
Проще всего было дневник порвать и выбросить на помойку.
Через тридцать пять минут с двумя дворниками-женщинами Рябинин подошел к бачкам. Не зря нервничала работница жилищной конторы — мусор уже сваливали рядом с баками на асфальт.
— Да-а, многовато накопилось, — высказался Рябинин.
— Вы же испачкаетесь, — заметила старшая, критически оглядывая его светлый костюм и желтый портфель, — Давайте, мы будем разбирать, а вы говорите, что вам нужно.
— Человеческую голову, — фыркнула молодая, которая тоже была одета не по-рабочему: видимо, куда-то собралась и ее вызвали прямо из дому — только набросила на мини-юбку дворницкий фартук.
Доверить дело дворникам он не мог, но одному тут не справиться и за ночь.
— Мне нужна тетрадь… Или листки тетради, блокнота… Может быть, клочки… С рукописным текстом… От руки, значит.
— Бумажные, что ли? — уточнила старшая. — Так вот эти бачки уже разобраны. Мы все бумажное отбираем в макулатуру.
И она показала на три тугих мешка у стены. Рябинин повеселел, потому что задача упрощалась. Неразобранными оставались только два бачка.
— Товарищи, вы разбирайте бачки и бумагу откладывайте в сторону. Вам все равно их перебирать. А я займусь мешками.