О Господи, помилуй мяна переулках безымянных,где ливни глухо семенятпо тротуарам деревянным,где по булыжным мостовым,по их мозаике, по лужам,моей касаясь головы,стремительные тени кружат.И в отраженьях бытияпотусторонняя реальность,и этой ночи театральностьпревыше, Господи, меня
1961
1
(на основе «Избранного 1994 г.»
(СПБ., Камера хранения, 1994)
ПАВЛОВСК
Уже сумерки, как дожди.Мокрый Павловск, осенний Павловск,облетает, слетает,
дрожит,как свеча, оплывает.О август,схоронишь ли меня, как травасохраняет опавшие листья,или мягкая лисья тропаприведет меня снова в столицу?В этой осени желчь фонарей,и плывут, окунаясь, плафоны,так явись, моя смерть, в октябрена размытых, как лица, платформах,а не здесь, где деревья — цари,где царит умирание прели,где последняя птица парити сползает, как лист, по ступенями ложится полуночный светтам, где дуб, как неузнанный сверстник,каждой веткою бьется вослед,оставаясь, как прежде, в бессмертье.Здесь я царствую, здесь я один,посему — разыгравшийся в лицах —распускаю себя, как дожди,и к земле прижимаюсь, как листья,и дворцовая ночь среди гнездрасточает медлительный августбесконечный падением звездна открытый и сумрачный Павловск.
1961
" Все стоять на пути, одиноко, как столб, "
Рите
Все стоять на пути, одиноко, как столб,только видеть одно — голубиный костел,в полинялых садах, в узких щелях лощинголубые расправив, как крылья, плащипромелькнут стаи рыб в новолуние бед,осветив облака, словно мысль о тебе.За холмами дорог, где изгиб крутолобмимо сгорбленных изб появляется Бог.Разрастается ночь, над тобой высокоподнимается свет из прибрежных осок.Каждый лист, словно рыбка, лежит золотой:это крыльями жизнь поднялась за тобой.Между разных костров — все одна темнота,о, как тянет крыло, но не смей улетать.Обгоняя себя, ты, как платье с плеча,соскользнешь по траве, продолжая кричать.Так не смей улетать в новолуние бед,слышишь сосны шумят, словно мысль о тебе.
1962
" Все ломать о слова заостренные манией копья, "
Все ломать о слова заостренные манией копья,в каждой зависти черной есть нетленная жажда подобья,в каждой вещи и сне есть разврат, несравнимый ни с чем.Вот на листьях ручек. Так давай говорить о ручье.Вот на листьях ручей. Это ранняя влага и свет.Я смотрю на тебя, отраженного в дикой траве.Просыпаться? Зачем? Ты во сне наклонишься к ручью.Я тебя ничему так до смерти и не научу.О, забейся, как лист, и, схватившись за ветвь, наклонись,все скользя по траве. и цепляясь, и падая вниз.О, язык отраженья, о, вырванный с мясом язык,повторяешь с трудом зазубренные кем-то азы.Вот на листьях ручей. Ты к нему наклонись не дыша.Безглагольный зародыш под сердцем, все та же душа.Вот на листьях ручей. А над ним облака, облака.Это снова скользит по траве, обессилев, рука.Будут кони бродить и, к ручью наклоняясь, смотреть.Так заройся в ладони и вслушайся: вот твоя смерть.
1962
ПЕСНЯ
Ты слышишь, шлепает водапо днищу и по борту вдоль,когда те двое, передавсебя покачиванью волн,лежат, как мертвые, лицопокою неба обратив,и дышит утренний песок,уткнувшись лодками в тростник.Когда я, милый твой, умру,пренебрегая торжеством,оставь лежать меня в борус таким, как у озер, лицом.
1963
ПОСЛАНИЕ В ЛЕЧЕБНИЦУ
В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.Высока здесь трава, и лежат зеркалами спокойных небесных небесголубые озера, качая удвоенный лес,и вибрируют сонно папиросные крылья стрекоз голубых,ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плес.Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает, ты слышишь трава,я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз, слышу только слова:может быть, что лесничество тусклых озер нашей жизни итог:стрекотанье стрекоз, самолет, тихий плес и сплетенье цветов,то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе взгляд,провожая тебя, все зовут, ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый собор,если нет его там, то скажи, ради Бога, зачеммое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, не быстрый и мутный ручей,и читает его пролетающий мимо озер в знойный день самолет.Может быть, что ручей — не ручей, только имя мое.Так смотри на траву, по утрам, когда тянется медленный пар,рядом свет фонарей, зданий свет, и вокруг твой безлиственный парк,где ты высохший веткой рисуешь случайный, небыстрый и мутный ручей,что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плечемотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых,ты идешь вдоль воды и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,и срывается с нотных листов от руки мной набросанный дождь,ты рисуешь ручей, вдоль которого после идешь и идешь.
апрель, 1964
" Вроде игры на арфе чистое утро апреля "
Вроде игры на арфе чистое утро апреля.Солнце плечо припекает, и словно старцы — евреисинебородые, в первые числа Пасхи,в каждом сквере деревья, должно быть, теперь прекрасны.Свет освещает стены, стол и на нем бумаги,свет — это тень, которой нас одаряет ангел.Все остальное после: сада стрекозы, слава,как, должно быть, спокойны шлемы церквей, оплываяв это чистое утро, переходящее в полдень,подобное арфе и кроме — тому, о чем я не помню.
1964
Лесное лето
IВ ручье, на рыхлом дне, жилищепиявок, раков и мальков,он на спине лежал их пищей,и плыли волосы легковниз по теченью, что уноситв сетях запутанную осень.А возле, девой пламенная,вслух бормочет молитвослов,его семья, как будто племя,носилась в облаке цветов.IIГде красный конь свое лицопил, наклонясь к воде лесной,буравя й его чела,там в пряже путалась пчела,и бор в просветах меж деревпетлял побегом голых дев,и там, где трав росой поетя,сон рыбака будили тени,старик, трудов осилив ы,рек: "Рыбы, дети мне, не вы!IIIВек простоять мне на отшибев никчемном поиске дробей,когда я вижу в каждой рыбеглаза ребенка и добрей,что в дыме высушенной сетисо мной беседуют о смерти!" —И в реку стряхивая рыб,старик предался полудреме:"Возможно, вовсе я не был,но завертясь не сразу помер!"IVТак, обратясь к себе лицом,лежал он песке речном.
Сентябрь 1965 г.
МАДРИГАЛ
Глаза твои, красавица, являлине церкви осени, не церкви, но печаль их.Какие-то старинные деревьямне были креслом, ты — моей свирелью.Я птиц кормил, я видел каждый волостех длинных лилий, что сплетал твой голос.Я рисовал его на вязкой глине полдня,потом стирал, чтоб завтра утром вспомнить.
[Осень] 1965
ЛИСТАНИЕ КАЛЕНДАРЯ
1Как будто я таился мертви в листопаде тело прятал,совы и мыши разговорпетлял в природе небогатой,и жук, виляя шлейфом гуда,летел туда широкой грудью,где над водою стрекот спицна крыльях трепеща повис,где голубой пилою горбыл окровавлен лик озер,красивых севером и ракой,и кто-то, их узрев, заплакал,и может, плачет до сих пор.2Гадюки быстрое плетеньея созерцал как песнопенье,и видел в сумраке лесовмеж всем какое-то лицо.Гудя вкруг собственного укружил в траве тяжелый жук,и осы, жаля глубь цветка,шуршали им издалека.Стояла дева у воды,что перелистывала лица,и от сетей просохших дымтемнел, над берегом повиснув.3Зимы глубокие следысвежи, как мокрые цветы,и непонятно почемуна них не вижу я пчелу:она по-зимнему одетамогла бы здесь остаться с лета,тогда бы я сплетал венокиз отпечатков лап и ног,где приближеньем высокиворота северной тоски,и снег в больших рогах лосейне тронут лентами саней.4И здесь красива ты была,как стих «печаль моя светла».
