Избранное

Аронзон Леонид Львович

II

(Партита № 6 партита № 6 номер шесть номершесть номершесть номершестьномершестьномершесть) или вырыть дыру в небе. Многократное и упорное: не то, не то, не то, не то Многократное и упорное: то, то, то, то, то, то, то, то Смолчал: ужели я — не он? Ужаснулся: суров рождения закон: и он не я, и я не он! Лицо на нем такое, как будто он пьет им самую первую воду. Его рукой — немногие красавицы могли бы сравниться с ней! — я гладил всё, как дворецкий, выкрикивая имя каждого: гладил по голове: сердце чьей-то дочери, свое старое, засушенное между страниц стихотворение, — голову приятеля, голову приятеля, голову

приятеля. Буквально надо всем можно было разрыдаться. Сегодня я целый день проходил мимо одного слова. Сегодня я целый день проходил мимо одного слова. Уже не говорили — передавали друг другу одни и те же цветы, иногда брали маски с той или иной гримасой, или просто указывали на ту или иную, чтобы не затруднять себя мимикой. Но вырвать из цветка цветок кто из беседующих мог? И я понял, что нельзя при дереве читать стихи и дерево при стихах, и дерево при стихах, и дерево при стихах.

III

В. Хлебникову

Если б не был он, то где бы был его счастливый разум? Но возможно, он и не был — просто умер он не сразу. И если был он где, то возле своего сидел кургана, где пучеглазые стрекозы ему читали из Корана. И где помешанный на нежном, он шел туда, ломая сучья, где был беседой длинной между живую кровь любивших чукчей. И там, где маской Арлекина заря являлася в тумане, он там, где не был, — всё покинул. И умер сам, к чему рыданья? И умер сам, к чему рыданья? В его костях змеятся змеи, и потому никто не смеет его почтить засмертной данью.

IV

Меч о меч ——— звук. Дерево о дерево —— звук. Молчание о молчание — звук. Вот двое юношей бородоносцев. Вот двое юношей думоносцев. Вот юмор Господа Бога — закись азота! И я восхитился ему стихотворением: — Не куст передо мной, а храм КУСТА В СНЕГУ, и пошел по улице, как канатоходец по канату, и я забыл, что я забыл, и я забыл, что я забыл. Два фаллические стража по бокам большой залупы — то Мечети пестрый купол в дымке длинного пейзажа. Черный воин в медном шлеме — так мне виден Исаакий, и повсюду вздохи, шелест, будто рядом где-то маки. Вот стрекоза звуколетит. И всё летящее летит. И всё звучащее звучит.

V

БАБОЧКА

(трактат)

ВСЮДУ бабочка летит неба бабочка летит славы бабочка летит Михнова бабочка летит мыслью бабочка летит звуком бабочка летит в виде бабочки летит верхом на бабочке летит на фоне бабочки летит на крыльях бабочки летит НА НЕБЕ БАБОЧКА СИДИТ

VI

А я становился то тем, то этим, то тем, то этим, чтоб меня заметили, но кто увидит чужой сон? Я вышел на снег и узнал то, что люди узнают только после их смерти, и улыбнулся улыбкой внутри другой: КАКОЕ НЕБО! СВЕТ КАКОЙ!

1969

" Уже в спокойном умиленьи "

Уже в спокойном умиленьи смотрю на то, что я живу. Пред каждой тварью на колени я встану в мокрую траву. Я эту ночь продлю стихами, что врут, как ночью соловей. Есть благость в музыке, в дыханьи, В печали, в милости твоей. Мне все доступны наслажденья, Коль всё, что есть вокруг — они. Высоким бессловесным пеньем приходят, возвращаясь, дни.

1969

" Отражая в Иордане "

Отражая в Иордане непонятный людям танец, душа летает мертвеца. Теперь покойник — иностранец: кусок спины, кусок лица. Душа цела. Душа бойца нас вопрошает: «Изральтяне, кто отомстит меня, юнца?» «Я, — отвечаем мы, — за нами, за нами — мы. Нам нет конца, на сыновьях лицо отца, и впереди нас только знамя с небес смотрящего Творца, и знамя это — небеса!».

(1969)

" Здесь ли я? Но Бог мой рядом, "

Здесь ли я? Но Бог мой рядом, и мне сказать ему легко— — О, как прекрасна неоглядность и одиночество всего! Куда бы время ни текло — мне все равно. Я вижу радость, но в том, что мне ее не надо, мне даже сниться тяжело. Однако, только рассвело, люблю поднять я веко ока, чтобы на Вас, мой друг, на Бога смотреть и думать оттого: — Кто мне наступит на крыло, когда я под твоей опекой?

1969 — 1970

" Сквозь форточку — мороз и ночь. "

Сквозь форточку — мороз и ночь. Смотрю туда, в нору. А ты, моя жена и дочь сидишь, не пряча грудь. Сидишь в счастливой красоте, сидишь, как в те века, когда свободная от тел было твоя тоска. Вне всякой плоти, без оков была твоя печаль, и ей не надо было слов — была сплошная даль. И в этой утренней дали, как некий чудный сад, уже маячили земли хребты и небеса. И ты была растворена в пространстве мировом, еще не пенилась волна, и ты была кругом. Крылатый зверь тобой дышал и пил тебя в реке, и ты была так хороша, когда была никем. И, видно, с тех еще времен, еще с печали той, в тебе остался некий стон и тело с красотой. И потому, закрыв нору, иду на свой диван, где ты сидишь, не пряча грудь и весь другой дурман.

[1969 или 1970]

" Красавица, богиня, ангел мой, "

Красавица, богиня, ангел мой, исток и устье всех моих раздумий, ты летом мне ручей, ты мне огонь зимой, я счастлив от того, что я не умер до той весны, когда моим глазам предстала ты внезапной красотою. Я знал тебя блудницей и святою, любя всё то, что я в тебе узнал. Я б жить хотел не завтра, а вчера, чтоб время то, что нам с тобой осталось, жизнь пятилась до нашего начала, а хватит лет, еще б свернула раз. Но раз мы дальше будем жить вперед, а будущее — дикая пустыня, ты в ней оазис, что меня спасет, красавица моя, моя богиня.

1970

" То потрепещет, то ничуть… "

То потрепещет, то ничуть… Смерть бабочки? Свечное пламя? Горячий воск бежит ручьями по всей руке и по плечу. Подняв над памятью свечу, лечу, лечу верхом на даме. (Какая бабочка вы сами!) Чтобы увидеть смерть, лечу. Потом она летит на мне, а я дорогу освещаю. Какая грудь на ней большая! Как тихо в темной тишине! А всюду так же, как в душе: еще не август, но уже.