Избранное
Шрифт:
Когда тот поручил ему наблюдение за своими каменоломнями на западе округа Прюм, Хайншток выбрал эту светло-серую стену, иначе говоря, поселился в домике, предназначенном для рабочих винтерспельтской каменоломни. В остальных каменоломнях имелись мощные пласты доломитов, плиточного известняка или песчаника с содержанием кварца; эти карьеры были более ценными и до зимы 1940/41 года, когда и в них работы были прекращены, поставляли отличный строительный камень, цемент, дорожную щебенку. Хайншток выбрал винтерспельтскую каменоломню, во-первых, потому, что она находилась западнее других, ближе всего к границе; во-вторых, потому, что она лежала в стороне и давала возможность широкого обзора местности; в-третьих, потому, что она была очень похожа на тот известняковый карьер под Аусергефильдом, где он в течение трех лет изучал свое ремесло. В этой каменоломне он нашел фации тех же пород, какие обрабатывал в Чехии, и когда он поднимался к себе на гору и смотрел на Шнее-Эйфель, представлявший собой такую же гряду останцев из кварцита, как те, что располагались между Винтербергом и Оберпланом, когда следил взглядом за убегающими вдаль линиями покрытых лесами Арденн,
Конечно, имелись и различия. Арденны были как бы более стерты, а потому более пологи, чем Чешский лес. Известняковые мульды, в которых лежали деревни, были обширнее, нежели выкорчеванные островки Шумавы. Воздух был атлантический, более влажный, по сравнению с тем воздухом, которым дышал в юности Хайншток и который казался ему временами таким неподвижным, что у него возникало чувство, будто планета остановилась.
Маттиас Аримонд платил Хайнштоку 800 рейхсмарок в месяц за то, что он приглядывал за его заброшенными каменоломнями, другими словами: ничего не делал. Хайншток имел большие полномочия, поэтому для инспекционных поездок ему был предоставлен старый, но надежный «адлер»; он был один из немногих штатских в округе Прюм, кто на шестом году войны имел разрешение пользоваться автомобилем. За четыре года, проведенных в этих местах, он собрал примечательную коллекцию окаменелостей; самыми роскошными экземплярами в ней были девонский, то есть очень древний, аммонит «климения», трилобит с большим фасеточным глазом и штуф с двадцатью четырехлучевыми кораллами, который он нашел на железистом горизонте одной из Лаухских каменоломен.
Кэте часто с восхищением смотрела на эту коллекцию. Но когда Хайншток хотел однажды подарить ей особенно красивый экземпляр — окаменелую чашечку морской лилии, она отказалась.
— Для меня она слишком тяжела. Знаешь, когда я буду уходить отсюда, багаж мой должен быть легким. Я не смогу тащить с собой камни, — сказала она.
Уточнение главной полосы обороны
Вид с верхней точки каменоломни, принадлежащей Хайнштоку, приблизительно такой же, как с Урберга — холма, расположенного двумя километрами западнее, у проселочной дороги из Винтерспельта в Ауэль. Дорога между Винтерспельтом и Бляйальфом пересекает, правда, ряд холмов и долину реки Ирен, однако поблизости от нее нет ни одной высоты, похожей на Урберг. И описанной каменоломни там не обнаружишь; весьма маловероятно, чтобы кувенский ярус среднего девона существовал так далеко к западу от Прюмской мульды. Поросшая лесом долина, которую использует Шефольд, чтобы из Хеммереса обойти немецкие линии, несколько напоминает долину Ирена, однако Ирен впадает в Ур уже в километре выше Хеммереса. К тому же у Хеммереса Ур течет не через ущелье; только западный берег представляет собой обрывистый крутой склон, к востоку же тянутся хотя и высоко расположенные, но полого поднимающиеся пастбища. А вот хутор Хеммерес (тогда бельгийский) действительно был уединенным, каким он и запечатлелся в памяти; с тех пор он превратился в небольшую деревушку, которая уже перестала быть уединенной; деревянный мост и железнодорожный виадук исчезли. (До 1918 года Хеммерес был немецким, с 1918 по 1940 — бельгийским, с 1940 по 1945 — немецким, с 1945 по 1955 — бельгийским, в 1955 году Бельгия уступила его Федеративной Республике Германии.) Маспельт и его окрестности, где находится капитан Кимброу, изображены Довольно точно. Самым большим изменениям подвергся Винтерспельт; деревня под таким названием лежит вовсе не в известняковой мульде, а в стороне — на холмистой местности, в районе западного склона Эйфеля, ближе к предгорью Арденн. Моделью для Винтерспельта послужила деревня в восточной части округа Прюм. И, наконец, следует признаться, что даже линия фронта с исторической точки зрения воспроизведена неточно. Осенью 1944 года Винтерспельт находился вовсе не в руках немцев, а уже в руках американцев, в начале Арденнской битвы он был, по-видимому, у них отобран и в январе 1945 года снова захвачен ими. И если в начале октября мы еще оставляем американцев на западном берегу Ура, то лишь ради того, чтобы придать плану майора Динклаге большую топографическую достоверность. В отличие от истории, повествование (эта игра на ящике с песком) может позволить себе такую неточность.
Конец главы о вороньем гнезде
12 октября 1944 года (четверг), вскоре после полудня.Как раз в тот момент, когда Хайншток решил сойти вниз, он увидел Кэте, которая осторожно спускалась на велосипеде по песчаной ленте дороги. Отправляясь к Хайнштоку днем, она ради экономии времени одалживала у Терезы Телен велосипед, а сегодня Кэте, конечно, особенно торопилась. Ей приходилось быть внимательной, чтобы не наскочить на камень, поэтому она не могла заметить Хайнштока, махавшего ей сверху рукой. Он поспешил вниз, чтобы оказаться у хижины одновременно с ней.
ДОНЕСЕНИЕ О ЧРЕЗВЫЧАЙНОМ ПРОИСШЕСТВИИ НА ПОСТУ
Хотя все утро Райдель размышлял о том, какие последствия может иметь для него рапорт Борека, он сразу же заметил среди сосен наверху какое-то движение, легкую тень, едва различимое цветное пятно, на которое мгновенно отреагировала его сетчатка. Светло-карие, почти желтые глаза Райделя даже не сузились. Они были настолько зоркими, что он редко щурился, вглядываясь в какой-либо предмет. Правой рукой, даже не шелохнувшись, Райдель подтянул карабин к бедру. У него еще оставалось время проверить, не выступает ли его каска над краем окопа, в котором он стоял, когда цветное пятно, мелькнувшее среди сосен, обрело четкие контуры — показался человек;
Борека. Но на такую удачу рассчитывать, конечно, не приходилось. Вероятно, какой-нибудь крестьянин из Винтерспельта или Вальмерата, движимый желанием взглянуть на свои хлебные поля, которые ему не разрешали обрабатывать, поскольку здесь, когда урожай уже был убран, прошла главная полоса обороны, заблудился и забрел на передний рубеж охранения. Но и это было маловероятно. Крестьяне хорошо ориентируются. Здесь вообще все было маловероятно. Ни ему, ни кому-либо другому из его роты не приходилось еще докладывать о чрезвычайном происшествии во время пребывания на посту, хотя бы о самом пустяковом. Только ежедневные налеты истребителей - бомбардировщиков да артиллерийские залпы на севере, приглушенно доносившиеся в ранние утренние часы, — это американцы пытались прорваться к дамбе, перегораживающей долину Урфта, — напоминали им, что идет война. Последние двенадцать дней — с тех пор, как Райдель снова находился на фронте, — он не слишком усердствовал, не то что недавно в мирной Дании, где тупая гарнизонная служба, налаженная командиром батальона, этим хромоногим кавалером Рыцарского креста, напоследок стала изрядно действовать ему на нервы. Сосунки вроде Борека не верили ему, когда он говорил, что на фронте будет куда легче.
И то, что сейчас перед окопом Райделя со стороны противника появился высокий и полный господин в свободном пиджаке из мягкого серо-коричневого материала, в выгоревших брюках, белой рубашке и галстуке самого настоящего огненно-красного цвета, было не только невероятно, а просто немыслимо. Верхняя пуговица рубашки у незнакомца была расстегнута, узел галстука ослаблен, через правое плечо небрежно перекинут светлый плащ. На крупном пунцовом лице выделялись пегие английские усики. Поскольку одним из свойств Райделя было считать реальным все, что он видит, он сразу же отогнал мелькнувшую у него мысль, что нельзя верить своим глазам. Прежде чем действовать, он решил составить мнение о незнакомце. Он выждал, пока тот, остановившись на опушке, в тени серо-голубых сосен, закурит сигарету. Возможно, все было наоборот; возможно, Райдель позволил человеку закурить сигарету не потому, что хотел составить мнение о нем, а наоборот: поскольку тот стал закуривать сигарету, Райдель решил составить мнение о нем. Не прищуриваясь, он следил своими чрезвычайно зоркими глазами за движениями этого господина: вот он сунул левую руку в карман пиджака, достал пачку сигарет и зажигалку, какое-то время спокойно подержал оба предмета в руке, не глядя на них, и только после паузы, показавшейся Райделю бесконечной, правой рукой вытащил из пачки сигарету, зажал ее губами, мгновенно поменял местами зажигалку и пачку с сигаретами, какой-то миг сосредоточенно глядел на пламя маленькой серебристо-черной зажигалки и только потом, опустив эти предметы в карман пиджака, снова стал осматривать местность. Райдель отметил, что все движения пришельца отличались легкостью, хотя человек этот был очень массивен. Массивность-вот точное для него определение. Он вовсе не был толстым, не имел живота, тело его было именно массивным, но это не мешало ему совершать обычные движения легко, свободно. Райдель обостренно чувствовал красоту мужской пластики и потому не мог потревожить незнакомца, закуривавшего сигарету.
Он сделал два вывода: во-первых, незнакомец совершал прогулку, во-вторых, принадлежал к категории «клиентов». Он вел себя как человек, который во время прогулки остановился закурить, — стало быть, он действительно прогуливался. Но так как 12 октября 1944 года в главной полосе обороны, на участке фронта в Эйфеле, не было гуляющих — их не только не могло быть, их просто не существовало в природе, — то что-то тут было не так. И значит, человек, появившийся со стороны противника и приближавшийся к передовым постам, как бы непринужденно он себя ни держал, прежде всего и при всех обстоятельствах внушал самое серьезное подозрение.
Слово «клиент» имело для Райделя свой особый смысл. Он был сыном хозяина эльберфельдской гостиницы, отец заставил его досконально изучить гостиничное дело, причем в отеле первой категории в Дюссельдорфе, так что в результате Райдель приучился делить людей на «клиентов» и тех, кто их обслуживает. Он не сомневался в том, что человек, за которым он наблюдал, принадлежит к категории клиентов, останавливающихся в гостиницах высшего класса. Сразу же, с первой секунды своего появления, тот произвел на Райделя впечатление истинного аристократа, барина, и не только потому, что-если не считать огненно-красного галстука-был одет со столь неброской элегантностью.
Лишь придя к определенному выводу или просто насмотревшись вдоволь, Райдель поднял карабин, но не молниеносно, как намеревался, а очень медленно, очень осторожно. Незнакомец, скрестив руки на груди, уже не рассматривал лежавший перед ним склон, а вглядывался в даль. Время от времени он подносил ко рту сигарету, выпускал дым. Наконец он бросил окурок. Когда оружие было у Райделя на уровне бедра, он быстро передернул затвор. Короткий металлический и очень громкий звук рычага, засылающего патрон в ствол, ворвался в тишину прекрасного безветренного октябрьского дня. Райдель пожалел, что винтовку нельзя бесшумно снимать с предохранителя и ставить на боевой взвод. Расстояние между его окопом и соснами на холме он уже не раз измерил шагами. Он знал, что расстояние между ним и незнакомцем составляло тридцать метров.