Избранное
Шрифт:
Динклаге ответил утвердительно.
— А именно это как раз и неправильно, — сказала Кэте. — Ты ничего не должен ждать от американцев, ничего не должен от них требовать.
Она сразу же поняла, что в своем азарте действовала неумело. Она сформулировала свою мысль слишком прямолинейно. Ее слова должны были показаться ему невыносимо назидательными. Даже ей самой они показались такими. Вечно будет в ней сидеть эта проклятая учительница.
Испытывая страх, она все
Но переубедить его не удалось. Или, может быть, решение затребовать к себе Шефольда, когда время для этого еще не настало, должно было доказать ей, что он уже ничего не ждет от американцев?
* Гипотеза относительно мотивов поведения майора Динклаге в период, предшествовавший принятию решения (мотивов, которые, возможно, не были ясны ему самому):
Когда полковник Хофман запросил его о целесообразности эвакуации гражданского населения из Винтерспельта, Динклаге, «как известно, думал лишь о том, что это разлучит его с Кэте Ленк. Отсюда можно сделать вывод, что и все его поведение при осуществлении плана определялось лишь мыслью о том, что он может потерять Кэте, притом потерять как в случае благополучного, так и неблагополучного исхода. В первом случае он оказался бы в плену у американцев, во втором — предстал бы перед военным трибуналом и был бы расстрелян.
Но если эвакуацию Винтерспельта — к радости винтерспельтских крестьян — он предотвратил, то от своей операции не собирался отказываться.
Он сам создавал препятствия для ее осуществления, вставлял палки в колеса, как мысленно выражалась Кэте. Может быть, он затеял историю с Шефольдом (то, что Хайншток презрительно назвал «кодексом чести») лишь с одной целью — заставить Кэте примириться с тем, что план так и останется планом. Он надеялся, что в этом случае сумеет ее сохранить. Но все это он представлял себе не так уж ясно, да, в общем, тут и на самом деле нет никакой ясности.
Позднее, когда план уже начал осуществляться, он не мог, не хотел, не имел права не верить в успех. Он рассчитывал, что при благоприятном исходе он, пробыв год-два в плену, вернется к Кэте, которая будет его ждать.
Принимая во внимание особенности характера Кэте, вряд ли можно было рассчитывать на это с большой уверенностью.
Слово чести по-американски, или Интернационал офицеров
Кэте молчала, когда Динклаге решил объяснить ей, почему он намеревался взорвать железнодорожный виадук под Хеммересом. Она не хотела в последний момент ставить под угрозу операцию, демонстрируя свою принципиальность. Но она без малейших колебаний высказала ему все, когда поняла, что именно кажется ей сомнительным в его точке зрения, согласно которой американцы тоже обязаны чем-то рисковать. У американцев не было никаких обязательств —
Позднее она не избавила его и от необходимости выслушать последний аргумент, с помощью которого командир полка, где служил Кимброу, хотел объяснить, почему он считал почти решенным делом, что высшие американские штабы вообще не пойдут на предложение Динклаге.
Шефольд о Кимброу, во время своего последнего визита к Хайнштоку (во вторник 10 октября в 14 часов):
— Никогда еще я не видел его в таком плохом настроении, как сегодня утром в Маспельте. Сначала он напустился на меня: чего, мол, я опять хочу, ничего еще не известно. Потом извинился, начал объяснять мне всякие сугубо военные вещи, чтобы я понял, почему ничего еще не решено. Вы будете недовольны мной, господин Хайншток, но того, что касается военной специфики, я не запомнил. Я обратил внимание только на одно, а именно, что его полковник сказал напоследок: «Кроме того, мы вообще не желаем иметь дело с предателем». Если бы Кимброу не был так раздражен, добавил Шефольд, он наверняка умолчал бы об этом.
Не позже чем через час Хайншток передал Кэте это высказывание полковника Р.
Если Хайншток радуется чему-то — так было, например, в отеле «Кайзерхоф», когда он благодарил Маттиаса Аримонда, — голубизна его глаз становится еще светлее, чем обычно. Но едва Кэте, вернувшись к нему после обеда, сообщила, что передала Динклаге слова полковника Р. о «предателе», фарфоровая голубизна тут же исчезла, от испуга зрачки расширились и глаза стали совсем темными.
Он с ужасом посмотрел на Кэте.
— Черт побери, Кэте, — проговорил он, — это незачем было ему говорить.
— Я обязательно должна была сказать, — возразила она, ни капли не смутившись прозвучавшей в голосе Хайнштока неприязнью. — Я показалась бы сама себе обманщицей, если бы не сказала ему об этом. В конце концов, он имеет право знать все.
«Проклятье, проклятье, проклятье, — думал Хайншток. — Какое право имеет женщина подвергать мужчину таким испытаниям?» Впервые он почувствовал сострадание к человеку, который отбил у него Кэте.
— Как он отреагировал? — спросил Хайншток.
— Не знаю, — ответила Кэте. — Он ничего не сказал. — И добавила:-Он великолепно владеет собой.
— Но этим ты поставила под угрозу всю операцию, — сказал Хайншток.
— Ты же был бы этому только рад, — насмешливо возразила Кэте. — Ты же никогда в нее не верил и до сих пор считаешь все это бессмысленной затеей. Он просит тебя, — добавила она, — передать Шефольду, что ждет его послезавтра в двенадцать часов в штабе батальона. Вот, — она протянула ему листок бумаги. — Он нарисовал путь, по которому должен идти Шефольд. Конечно, через линию фронта. Без этого он ничего делать не будет.