Избранное
Шрифт:
— Куда же он делся? — воскликнула Абда.
В этот момент они услышали голос Ясмины, которая подзывала к окну торговца инжиром. Абда испуганно посмотрела на мужа, но он лишь с сомнением покачал головой и иронически усмехнулся. Однако Абда не отказалась от своего предположения.
— Девушка такого сорта как раз и может быть ключом к разгадке.
Движимый одним лишь отчаянием, Шафеи отправился к Ясмине. Он постучал в дверь, и открыла ему сама Ясмина. Узнав Шафеи, она в удивлении и с некоторым торжеством отпрянула назад.
— Ты? Вот уж не ожидала!
Шафеи опустил глаза, увидев
— Рифаа?! Но почему?
Шафеи совсем растерялся, а она, указывая внутрь комнаты, сказала:
— Посмотри сам!
Он повернулся, собираясь уйти, а Ясмина с издевкой спросила:
— Что, твой сын стал сегодня совершеннолетним?
И добавила, обращаясь к кому–то, находившемуся в глубине комнаты:
— В наши дни за юношу боятся больше, чем за девушку. Абда поджидала мужа в коридоре и сразу же сказала:
— Пойдем вместе на Мукаттам!
— Покарай его Аллах! И это мне награда за целый день тяжелого труда! — сердито воскликнул Шафеи.
Они сели на повозку, запряженную ослом, отправляющуюся к рынку Мукаттам. Там они расспросили о Рифаа своих бывших соседей, знакомых, но так и не напали на его след. Конечно, ему и раньше случалось часами бродить по пустыне или забираться в горы, но никогда он не пропадал так надолго.
Они вернулись домой ни с чем, еще более озабоченные и напуганные. В квартале уже всем было известно об исчезновении Рифаа. В кофейне и в доме Ясмины подшучивали над страхами его родителей. Умм Бахатырха и дядюшка Гаввад были, наверное, единственными, кто разделял тревогу Абды и Шафеи. Дядюшка Гаввад недоумевал: «Куда он мог запропаститься? Он ведь не какой–нибудь гуляка. Будь он таким, мы бы и не огорчались!» А подвыпивший футувва Батыха воскликнул: «Добрые люди! Не видели мальчика?» Как будто речь шла о заблудившемся ребенке. Улица смеялась, и мальчишки на каждом углу повторяли эти слова. Абда с горя заболела. Шафеи продолжал работать в мастерской с отрешенным видом, с красными от бессонницы глазами. Жена Ханфаса Закийя перестала навещать Абду, а встречая ее на улице, делала вид, что не узнает.
Однажды, когда Шафеи отпиливал кусок доски, он услышал голос Ясмины, возвращавшейся откуда–то домой:
— Дядюшка Шафеи, посмотри! — При этом она указывала в дальний конец улицы. Шафеи вышел из мастерской с пилой в руке и увидел своего сына, который в сильном смущении приближался к дому. Шафеи бросил пилу и кинулся навстречу Рифаа. Вглядываясь в лицо сына, он схватил его за руки и, не помня себя от радости, кричал:
— Рифаа! Где ты был? Разве ты не понимаешь, что значит для нас потерять тебя? Ты подумал о своей матери, которая чуть не умерла с горя?!
Юноша ничего не отвечал. Отцу бросилась в глаза его худоба, и он спросил:
— Ты что, болен?
Рифаа, запинаясь, проговорил:
— Нет. Разреши мне пройти к матери. Подошла Ясмина и тоже спросила:
— Где же ты был?
Но Рифаа даже не посмотрел в ее сторону. Его окружили мальчишки, и Шафеи поспешил увести сына домой. Вскоре пришли дядюшка Гаввад и Умм Бахатырха. Абда, увидев сына, поднялась с постели, прижала его к груди и еле слышно произнесла:
— Да простит тебя Аллах! Как же ты
Рифаа осторожно усадил ее на кровать, сел рядом и сказал:
— Прости меня!
Шафеи хмурился, но душа его радовалась возвращению сына, и он напоминал своим обликом тучу, которая скрывает светлый лик луны.
— Мы всегда желали тебе только счастья, — с упреком сказал он сыну.
— А ты подумал, что мы хотим заставить тебя жениться? — со слезами на глазах спросила Абда.
— Я устал, — грустно ответил Рифаа.
— Но где же ты был?
— Мне стало невмоготу, и я отправился в пустыню. Хотелось побыть одному.
Отец, ударив его ладонью по лбу, воскликнул:
— Разве разумные люди так поступают?!
— Оставьте его, — вмешалась Умм Бахатырха. — У меня есть опыт в подобных делах. Таким людям, как он, нельзя навязывать того, что им не по душе. Абда еще сильнее сжала руку сына.
— Его счастье для нас — главное в жизни, — промолвила она. — Но что суждено, того не миновать! Как же ты похудел, сынок!
А дядюшка Шафеи сердито спросил:
— Скажите, случалось ли что–нибудь подобное на нашей улице раньше?
— Мне всякое приходилось видывать, дядюшка Шафеи, уж поверь, — с упреком проговорила Умм Бахатырха, — Рифаа не похож на других.
— Мы стали притчей во языцех для всей улицы!
— На всей улице нет юноши, подобного ему!
— Это–то и приводит меня в отчаяние.
— Не гневи Аллаха, дядя. Ты сам не знаешь, что говоришь, и не понимаешь, что говорят тебе другие.
50.
Работа в мастерской Шафеи вновь пошла своим чередом. У одного конца верстака Шафеи распиливал доску. У другого Рифаа, вооружившись молотком, забивал гвозди. Под верстаком уже накопилась груда опилок. Готовые оконные и дверные рамы стояли прислоненными к стене, а посреди мастерской были сложены, один на другой, ящики из отполированного некрашеного дерева. В воздухе стоял запах дерева. Визжала пила, стучал молоток, булькала вода в кальяне, который курили четверо клиентов, сидевших у порога и беседовавших между собой. Один из них, Хигази, сказал, обращаясь к Шафеи:
— Если мне понравится диван, который ты сейчас мастеришь, я закажу тебе мебель для приданого моей дочери.
Затем, продолжая прерванный разговор, вновь повернулся к своим собеседникам:
— Вот я вам и говорю, что, если бы Габаль сейчас воскрес и увидел, как мы живем, он бы лишился рассудка.
Все скорбно покачали головой и сделали по очередной затяжке, а могильщик Бархум спросил Шафеи:
— Почему ты не хочешь смастерить мне гроб? Я хорошо заплачу.
Шафеи прекратил пилить и со смехом ответил:
— Это невозможно, клянусь Аллахом! Если клиенты увидят в мастерской гроб, они все разбегутся.
Фархат поддержал его:
— Правда, правда. Никто не любит, когда ему напоминают о смерти.
— Беда ваша в том, что вы боитесь смерти больше, чем следует, — заметил Хигази, — поэтому–то над вами и властвуют Ханфас и Бейюми, а Игаб отнимает последний кусок хлеба.
— А ты, значит, не боишься смерти? Хигази сплюнул и сказал:
— Все мы грешны. Вот Габаль был сильным. И с помощью силы вернул нам наши права, которых мы лишились из–за трусости.