Избранное
Шрифт:
Здоровье Оле день ото дня поправляется. И опять, как в году под цифрой ноль: он возьмет жизнь в свои еще слабые руки и все начнет сначала. В солнечные дни ему кажется, что больница, все это нагромождение кроватей, стонов и разговоров о болезнях, шприцев и таблеток, уже осталась позади.
Юные тельмановцы снова приходят к нему. Эмма Вторая вытаскивает из своего рюкзачка рубашку ангорской шерсти.
— Мы слышали, что ты страдаешь от приступов озноба, дядя Оле.
— Кто вам сказал?
— Мать. Наш отряд желает
Ян Буллерт тоже навещает бывшего своего коллегу-подпаска и выкладывает добрую половину окорока на его одеяло!
— Семейство Буллертов желает тебе бодрости и сил!
В разговоре Ян старается вовсе не упоминать деревни Блюменау, словно районный Совет успел за это время продать ее Саксонии.
Но Оле и не думает обходить стороной свою родную деревню. Там, и только там, все его мысли.
— Еще парочку деньков — и я буду здоров как бык, вот увидишь!
— Нет, нет, сначала хорошенько подлечись и не волнуйся.
— Со старым покончено! Все начинается заново!
— Будь спокоен! Мы время даром не теряем. Обстоятельства смерти Антона будут выяснены.
Так они говорят, перебивая друг друга.
— Вас спрашивала какая-то женщина, — однажды в солнечный полдень говорит молодая сестра.
Оле читает книгу «Компост, или Сберегательная касса крестьянина».
Он поднимает глаза от страницы.
— Женщина? Маленькая такая, на курочку похожа?
— Нет, высокая, светловолосая и с темными глазами. В черном костюме.
— Ах, вот как.
— Ее не пропустили в палату.
Оле нервно перелистывает книгу.
— И что же, она ушла с опущенной головой, когда ее не пропустили?
— Нет. Я свела ее к врачу, но он все равно не дал разрешения навестить вас. Тогда она ушла. Мне показалось, что у нее немного увлажнились глаза.
— Может быть, и хорошо, что ее не пропустили.
— О ком вы говорите? — переспрашивает захлопотавшаяся сестра.
— Об этой даме.
И вот Оле опять вступает в жизнь. С узелком под мышкой он входит в ворота. Хорошо, хоть кобыла приветствует его радостным ржанием. Много есть на свете народных и уличных песенок о странниках, что вернулись домой из дальних краев и узнали — любимая ушла к другому.
По счастью, Оле никогда эти песенки не занимали. Не было в его сердце отдела «малодушие», как не было и подотдела «усталость от жизни». Он чувствует теплый язык овчарки на тыльной стороне ладони, чувствует, как пятнистая кошка трется об его брюки, болтающиеся на исхудалых ногах.
Парная упряжка супружеского ложа разъята. Свою кровать Аннгрет вдвинула в комнату с голубыми розами. Кровать Оле одиноко стоит посредине, и кажется, что сбоку у нее зияет рана.
Оле придвигает кровать к стене. Теперь в спальне хоть танцульки устраивай.
Уже вечер, и голод дает знать о себе. Оле через темные сени проходит в кухню, шарит по стене в поисках выключателя.
Чужое прерывистое дыхание впотьмах.
— Есть здесь кто-нибудь? — Ответа нет, дыхание становится чаще. Рука Оле, ищущая выключатель,
Уже в спальне Оле смотрит на часы: час совместного ужина в былые времена.
Голову не вешать! На свете есть дела поважнее: камень мудрости, крестьянское содружество нового типа во время бессонных больничных ночей приобретало все большее значение для Оле. Это утешало его, и он нетерпеливо дожидался мгновения, когда можно будет претворить в жизнь желание покойного Антона.
Керосиновая лампа тускло освещает работницкую комнатушку. На стене кусок зеленого картона. А на нем красуется изречение. Серебряные буквы засижены мухами. Кажется, что это норки, из которых вот-вот выползут черви:
Где вера, там любовь. Где любовь, там мир. Где мир, там благодать. Где благодать, там бог. Где бог, там горя нет.Рядом с изречением на самодельной вешалке из соснового сучка черный штапельный костюм. Пустые рукава шевелятся на сквозняке, как крылья огородного чучела.
Это каморка Германа Вейхельта на хуторе толстого Серно. Герман был раньше погонщиком волов у барона фон Ведельштедта. Земля для него не более как временное убежище. С неба он явился и снова вознесется на небо, когда грешные капканы земли, так и не захлопнувшись, останутся позади. На земле Герман отродясь добра не видывал.
Хозяин Серно дружественно обходится с Германом, но он ему не друг. В этом благочестивый погонщик успел убедиться за пять лет своей службы.
Сегодня вечером хозяин и его сухопарая жена ушли со двора. Герман творит вечернюю молитву. Когда хозяева дома, ему нельзя уснащать молитву песнопениями, потому что, заслышав их, завоет дворовая собака. А как еще, спрашивается, может бездушная тварь выразить свое отношение к религиозным обрядам?
Книга псалмов лежит на коленях Германа, на засаленных рабочих штанах. Несмотря на очки, ему приходится напрягать зрение, разбирая буквы при скудном свете керосиновой лампы. Очки у него на носу — артиллерийские. На них вместо стальных дужек резиновые завязки. После большой войны Герман нашел эти очки на солдатской могиле.
Лучший друг — господь на небе; На земле редки друзья… —поет Герман, а дворовый пес воет. На второй строфе его вой переходит в яростный лай; видно, кто-то чужой зашел во двор. Герман поет, покуда пришелец не появляется на пороге его каморки; тут он снимает очки. Смотреть на гостя через очки, по его представлениям, так же невежливо, как здороваться за руку в перчатках.
В каморке Германа стульев не имеется. Оле без спросу садится на край кровати.