Избранные циклы фантастических романов. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Когда они подошли к дверям, Громов внезапно остановился и спросил:
– Только честно, старшой. Все то, что вы там рассказали – правда?
– Абсолютная.
– И вы вправду рассчитываете все изменить?
– Мы – нет. Только вы, только сами.
– И думаешь, справимся?
Хромов вздохнул:
– Знаешь, Васильич, я ведь и впрямь студент. И у нас были преподаватели… всякие. Большинство значительно уступали в широте кругозора тем, кто учил вас, и это неудивительно. Раньше я удивлялся, а, пожив здесь, понял: в индустриальном обществе нет места энциклопедистам, очень уж велик поток информации.
– К чему это ты, старшой?
– Погоди, дай договорить, – Хромов с усилием растер ладонями щеки. – В общем, один из преподов любил приводить исторические примеры. И среди них были те, которые связаны с тем, что наворотили в эмиграции выходцы из России. Те, кто сбежал после революции. Вы-то, офицеры, частью остались, частью вернулись, кто-то отправился в дебри вроде Латинской Америки и стал там крут до нереальности, а самые осторожные, сиречь бесполезные, стали таксистами в Париже…
– Старшой, ты утрируешь.
– Не все, конечно. Однако в массе своей так и есть. Будешь спорить?
– В нюансах.
– Они маловажны. Но важны. Потому что среди эмигрантов хватало людей не только образованных, но и не сумевших в России полноценно реализоваться. И, оказавшись вне привычных норм и правил, они развернулись на всю катушку. В наше время на слуху больше всего Сикорский – его вертолеты, как ни крути, были прорывом мирового масштаба. Реже вспоминают создателя телевидения. Впрочем, как его зовут, мало кто помнит.
– А он тоже… из наших?
– Да. А ты что, видел телевизор?
– В Москве, причем еще до войны. Случайно…
– Вот как? Не знал, что зомбоящики у нас уже есть. Впрочем, неважно. Просто на два-три громких, известных всему миру имени существует бесчисленное множество тех, кто не на слуху. Но при этом сделали они не меньше. Жаль, не для своей страны.
– Тут я с тобой согласен.
– Рассказывал мне тот преподаватель об одном человеке… Ты помнишь, кто такой Макаров Степан Осипович?
– Легендарный адмирал?
– Именно так. Легенда, которая стоила нам проигранной войны.
– Я тебя не понимаю, старшой.
– А чего тут понимать? Вся Россия верила, что приедет он в Порт-Артур, и японцы сами разбегутся. А он приехал, из-за собственной порывистости погиб, и вера в победу исчезла. А когда армия или, как в данном случае, флот перестает верить в победу, становится неизбежным поражение. И никакое мастерство, никакой героизм уже не способны исправить расклады. Но не суть. Герой войны – лишь прелюдия.
Вы знаете, что у Макарова был сын? Тоже морской офицер. Только к служению России он относился чуточку иначе, чем его отец. Поэтому он не остался на службе у красных, но и с белыми сотрудничал без фанатизма. Даже больше того, он предпочитал служить вместе с британцами. И, когда понял, что ничем хорошим дело не кончится, рванул из страны быстрее поросячьего визга.
Так вот, осел он в Америке, преподавал в каком-то военно-морском училище, а потом сообразил, что больших денег там не сделать, и подался в бизнес. В общем, благодаря неплохим мозгам и блестящему образованию он продвинулся в нефтяной промышленности, имел кучу патентов, собственную фирму. Потом ее продал и до конца вел жизнь самого обычного американского миллионера, катаясь по миру на яхте круче, чем у Абрамовича.
– Кого?
– Неважно. Куда важнее то, что большая часть его изобретений пережила несколько поколений и даже в наше время более чем востребована. И это – всего лишь один из примеров. Ты понимаешь, Васильич, к чему я это веду?
– Ты хочешь сказать, что большевики виноваты в утечке умов?
– Они? Не-ет, как раз они мало в чем виноваты. Страна прогнила задолго до них. Я хочу сказать лишь, что эти уехавшие умы вполне могли работать на свою страну еще до революции, сразу. И, возможно, тогда история пошла бы по немного иному пути. Эту ошибку уже не исправить, но в нашей… в моей истории ее повторят. И это откинет страну на много десятилетий назад. В общем, Васильич, ты сейчас единственный, кто может донести эту информацию на самый верх. Мы уйдем домой. А может, погибнем здесь – я, признаться, уже свыкся с этой мыслью. Для мира это уже не столь важно. Давай так. В ближайшие дни мы постараемся собрать в единое целое все, что помним, записать и передать с тобой. А уж воспользуетесь информацией или нет – то дело ваше. Просто знайте об этом и постарайтесь не повторить наших ошибок.
Проснулся Хромов уже под вечер, чувствуя себя абсолютно разбитым. Голова болела страшно, и удивляться тут было нечему. Пить меньше надо. Все же в умении поглощать спиртсодержащие жидкости без фатальных последствий для организма он старшим товарищам уступал, и это стоило признать.
Короткий стук в дверь был вроде бы и негромким, однако под черепом от него словно прокатилась россыпь свинцовой дроби. Пренеприятнейшее ощущение. Стук повторился. Вот ведь… Придется ответить, иначе пытка головной болью продолжится. Мысленно выругавшись, Сергей буркнул:
– Войдите.
Получилось негромко, но с той стороны услышали. Дверь скрипнула… Ну, что сказать. По самой деликатности стука можно было определить, кто пришел.
– Ну что, герой, хреново?
Пожалуй, достаточно тесное общение с людьми из будущего сказалось на Ольге весьма заметно. Во всяком случае, речь уже не соответствовала прежнему местечковому стандарту розлива тридцатых годов. Интересно, сама-то это замечает? Или списывает все на то, что командиры все сплошь городские? Причем из городов крупных, а не россыпи домишек, административный статус которых выше их крыш.
Хорошо еще, местная, не испорченная цивилизацией молодежь некоторые обороты из будущего воспринимает без лишней пошлости. А то как вспомнишь… Что? Да что угодно. Вон хоть Винни Пуха. Как там в детской книжке, мысли Пятачка, когда они слонопотама искали? «Любит ли он поросят, и если любит, то как?» Дети воспринимают нормально, а вот взрослый человек из двадцать первого века уже посмеивается. Не зря говорят, что сленг меняется буквально за несколько лет, и во фразе «мальчик склеил модель в клубе» за четверть века сменилось значение всех слов… Откровенно говоря, от понимания собственной пошлости иногда становится противно. Ладно, все это лирика, а пока есть прямой вопрос, требующий адекватного ответа.