Избранные дни

Каннингем Майкл

— Надо убираться отсюда, и очень быстро.

Они пустились в западном направлении по Семьдесят пятой улице. Бегала Катарина хорошо. Умение смыться — один из главных талантов надиан.

На Западной Семьдесят второй они спустились в подземку. Саймон провел ее по своей карточке. На платформе редкими кучками стояли исполнители. Туристы пользоваться метро не любили — они предпочитали передвигаться по городу на ховерподах. Под землю спускались лишь отдельные зануды и фанатичные любители истории, да и те проезжали всего

по нескольку остановок. Большинство пассажиров составляли исполнители, едущие с работы и на работу.

Саймон с Катариной стояли на платформе и пытались отдышаться.

— Отсюда поезда идут на север, — сказал Саймон.

Она промолчала. Он про себя умолял ее не впадать в ступор.

— Нам стоит добраться до Девяностых, — сказал он. — Там стоят машины. А машина нам понадобится.

Надианка по-прежнему не открывала рта. Взгляд ее ящеричьих глаз был устремлен прямо вперед, на пустые пути.

— Надо попробовать переехать Гудзон по мосту Джорджа Вашингтона. В Нью-Джерси мы будем вне юрисдикции Инфинидота.

Могло оказаться, что в Нью-Джерси он тоже вне закона, однако взаимодействие сил правопорядка Совета и Инфинидота было налажено не слишком хорошо. А Катарина та и вовсе, скорее всего, с точки зрения законодательства Нью-Джерси не совершила ничего предосудительного. Впрочем, трудно было с точностью сказать, чем законы одного штата отличаются от другого.

Пришел поезд — как и положено, с оглушительным лязгом. Двери окрылись, и Саймон подтолкнул Катарину в вагон. Она не сопротивлялась, спасибо хоть на этом.

Вагон был почти пуст. Кроме них — всего четыре человека, все исполнители. Двое посыльных с дредами на головах; еврей-ортодокс, тоже с дредами; бездомный в бейсболке «Нью-Йорк метс», двух свитерах и домашних шлепанцах — все они возвращались по домам после дневной работы.

Пассажиры сбились в дальнем конце вагона и выглядели напряженными. Саймон подумал было, что они в курсе дела, что Инфинидот успел выпустить и довести до всеобщего сведения некую сводку о нем и Катарине. Но это было маловероятно. Потом Саймон сообразил — он ехал в компании надианки.

— Садись, — велел он Катарине.

Она села. Он сел рядом и сказал:

— Можем выйти на Девяносто шестой улице. Ты как себя чувствуешь?

Ноздри у нее были расширены. Оранжевые глаза дважды моргнули.

— Надеюсь, тебе не плохо, — сказал он. — Надеюсь, что, если будет плохо, ты скажешь. Надеюсь, что, когда надо будет пошевеливаться, ты пошевеливаться сможешь.

Через весь вагон он чувствовал, что едущие по домам исполнители на них с Катариной не смотрят. На первой же остановке посыльные и ортодокс встали и перешли в соседний вагон.

Саймон видел, как бездомный мечется в нерешительности, перейти тоже или не стоит. Он даже привстал, но потом уселся обратно. В конце концов, надиане безвредны. Разве что склизкие. И пованивают.

Когда поезд тронулся со станции на Семьдесят девятой улице, Саймон заметил яркое пятно за окном вагона — это мелькнули золотистые крылья дрона.

Дрона пустили по тоннелям. Он будет поджидать их на следующей станции.

Саймон сказал Катарине:

— Тело калеки привязано к столу у хирурга, то, что отрезано, шлепает страшно в ведро.

Она моргнула. Сделала глубокий вдох.

Он попытался снова. Он сказал:

— Мимо только что пролетел дрон.

— Я видела.

— Он будет ждать нас на Девяносто шестой улице. Скорее всего, станет преследовать поезд до конечной. Мы с тобой попали.

Она сказала:

— Жди.

Она встала. Быстро прошла в дальний конец вагона, где, не глядя на нее, сидел бездомный.

Она остановилась прямо напротив него. Он уставился себе под ноги в надежде, что она не станет выпрашивать у него иену-другую — за надианами такое водилось. Она немного наклонилась вперед, чтобы оказаться в поле его зрения. Открыв рот, продемонстрировала два ряда мелких заостренных зубов. И зашипела. Саймон никогда не слышал ничего подобного — отрывистый и требовательный звук, похожий на тот, что издают кошки, только более гортанный.

Она подняла руки и поднесла их к самой физиономии бездомного. Выставила вперед когти. По ее коже поплыли зеленые разводы. Она словно бы стала выше и как-то внушительнее на вид.

Бездомный вскрикнул. Она сказала ему:

— Тихо. Дай одежду.

Бездомный в отчаянии посмотрел на Саймона. Тот молча пожал плечами. Проявление непонятной ему, всамделишной агрессии неприятно отозвалось в микросхемах Саймона — даже при том, что не он эту агрессию проявлял. Его волю парализовало, в глубине глазниц чувствовалось жжение.

Изумрудной когтистой лапой Катарина взяла бродягу за подбородок и подняла его лицо — так, чтобы он смотрел прямо на нее.

— Снимай одежду и дай мне. Быстро, — прошипела она.

Бездомный повиновался. Он снял бейсболку и оба свитера. Скинул шлепанцы.

— Брюки, — сказала Катарина.

Встав на ноги, он стянул с себя засаленные рабочие штаны. Отдал их надианке и остался стоять, дрожа от страха, в одном белье.

Катарина бросила одежду Саймону и сказала:

— Надевай. Торопись.

Саймон начал одеваться. Он натягивал один из двух свитеров, когда она, по-кошачьи выгнув спину, дотронулась смертоносным на вид когтем до горла дрожащего бездомного. Саймон услышал, как она сказала:

— Не двигаться. Не говорить.

Бездомный и не думал ни двигаться, ни говорить.

Преодолевая отвращение, Саймон надел обвислые штаны поверх своих собственных. Пристроил на голове бейсболку.

Поезд остановился на Девяносто шестой улице.

— Иди, — велела Саймону Катарина. — Мы не вместе.