Избранные письма. Том 1
Шрифт:
Или я Вас неверно понял, но на меня Ваши слова сделали — даю Вам слово — жуткое впечатление. Как? — думал я. — Значит, до этой ожидаемой катастрофы, которая может наступить и очень скоро, Малый театр будет в руках режиссера, утратившего всякую художественную сообразительность, репертуар будет таким же случайным и лишенным основы, исполнение — страдать отсутствием гармонической стройности и кляксами, труппа — все так же пополняться только детьми?!
Надеюсь, Вы поверите, что Ваши слова я не повторил ни одному человеку. Правда, столько же из чувства порядочности, сколько потому, что я мог не так понять Вас.
И, однако, вот больше недели я нахожусь в удрученном состоянии, результатом которого и является это письмо.
Я должен
Не бойтесь ни минуты оскорбить меня отказом, даже без всякого благовидного предлога. Вы — управляющий театром, я — человек с воли. Мы можем не сходиться во взглядах, так могу ли я обижаться на то, что Вы находите лишним выслушать меня. И если я все-таки обращаюсь к Вам с этим письмом, то потому, что не уверен, что Вы вполне равнодушны к моим предложениям. Если бы я в этом был уже уверен, то, разумеется, не настаивал бы. Буду ждать ответа.
Преданный Вам
Вл. Немирович-Данченко
36. А. С. Суворину[178]
Осень 1897 (?) г.
Глубокоуважаемый Алексей Сергеевич!
В открываемом мною и К. С. Алексеевым театре пойдет, между прочим, и «Ганнеле». К. С. Алексеев говорил мне, что Вы не разрешаете для постановки Вашего перевода. Ввиду этого пришлось пользоваться переводом М. В. Лентовского. Но в Вашем есть несколько превосходных стихов, которые так хороши, что их просто хочется украсть. Тем более, что Симон написал отличную музыку для нас[179]. А так как воровать нехорошо, то я решился обратиться к Вам с просьбой. Разрешите мне воспользоваться некоторыми Вашими стихами, а может быть, Вы позволите взять все. И на каких условиях Вы могли бы это сделать?
Наше юное дело очень нуждается в поддержке. Все мы, до последнего артиста, вносим в это дело много жертв. Обидно было бы встретить равнодушие в таком глубоко преданном театру человеке, как Вы[180].
Крепко жму Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
{101} 37. Н. Н. Литовцевой[181]
12 декабря 1897 г. Москва
12 декабря
Гранатный пер., д. Ступишиной
Многоуважаемая Нина Николаевна!
Ни от Вас лично, ни от других я не знаю, как идут Ваши театральные дела. А между тем они меня крайне интересуют[182].
Посвятите мне один свободный вечерок и напишите подробно-подробно: что Вы играли? При каких условиях? Чем сами довольны, чем нет? Хорошо ли работается? Имеете ли успех и в чем преимущественно? И т. д. Жму Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
38. Н. Н. Литовцевой[183]
31 декабря 1897 г. Москва
31 дек. 97 г.
Наконец-то Вы откликнулись! А я уже сетовал и жаловался Муратовой в последнем письме к ней.
Вы пишете, что только «Нора» является выразительницей «общего» между нами[184]. По совести, кто в этом виноват? Ну-ка, будьте справедливы.
Но если Вы сожалеете об этом так же, как я, то за чем же дело стало?
Жаль, что пишете очень мало. Я не могу создать себе никакой картины Вашего сезона. А хочется знать подробнее все.
Вас интересует, что делается в школе. Первое полугодие
{102} На такие пьесы, как «Василиса», уходило у меня не более 16 классов. Всего сдано 7 генеральных репетиций (более 4-х в первом полугодии никогда не было). На 3-м курсе сыграли «Позднюю любовь», «Василису Мелентьеву», «Новобрачных», «Ольгушку из Подьяческой», «В царстве скуки», «Трактирщицу», «Добрый барин», «Госпожа-служанка», «Русалка», акт «Родины», отрывки из «Месяца в деревне» и т. д.
Выделяются из оканчивающих Книппер, Мейерхольд, Мунт[185].
Если захотите, потом напишу подробнее о школе и школьниках. Пока же хотел ответить Вам, не откладывая, и кстати пожелать в новом году больших успехов.
Кланяйтесь Марии Константиновне[186].
Она не вышла замуж?
Жму крепко Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
39. А. П. Чехову
25 апреля 1898 г. Москва
25 апр. 98 г.
Гранатный пер., д. Ступишиной
Дорогой Антон Павлович!
Ты, конечно, уже знаешь, что я поплыл в театральное дело. Пока что, первый год, мы (с Алексеевым) создаем исключительно художественный театр. Для этой цели нами снят «Эрмитаж» (в Каретном ряду). Намечено к постановке «Царь Федор Иоаннович», «Шейлок», «Юлий Цезарь»[187], «Ганнеле», несколько пьес Островского[188] и лучшая часть репертуара Общества искусства и литературы. Из современных русских авторов я решил особенно культивировать только талантливейших и недостаточно еще понятых; Шпажинским, Невежиным у нас совсем делать нечего. Немировичи и Сумбатовы довольно поняты. Но вот тебя русская театральная публика еще не знает[189]. Тебя надо показать так, как может показать только литератор со вкусом, умеющий понять красоты твоих произведений — и в то же время сам умелый режиссер. Таковым я считаю себя. Я задался целью указать на дивные, по-моему, {103} изображения жизни и человеческой души в произведениях «Иванов» и «Чайка». Последняя особенно захватывает меня, и я готов отвечать чем угодно, что эти скрытые драмы и трагедии в каждой фигуре пьесы при умелой, небанальной, чрезвычайно добросовестной постановке захватят и театральную залу. Может быть, пьеса не будет вызывать взрывов аплодисментов, но что настоящая постановка ее с свежими дарованиями, избавленными от рутины, будет торжеством искусства, — за это я отвечаю.
Остановка за твоим разрешением.
Надо тебе сказать, что я хотел ставить «Чайку» еще в одном из выпускных спектаклей школы. Это тем более манило меня, что лучшие из моих учеников влюблены в пьесу. Но меня остановили Сумбатов и Ленский, говоря, что они добьются постановки ее в Малом театре. Разговор шел при Гольцеве. Я возражал, что большим актерам Малого театра, уже усвоившим шаблон и неспособным явиться перед публикой в совершенно новом свете, не создать той атмосферы, того аромата и настроения, которые окутывают действующих лиц пьесы. Но они настояли, чтобы я не ставил «Чайки». И вот «Чайка» все-таки не идет в Малом театре. Да и слава богу, говорю это от всего своего поклонения твоему таланту. Так уступи пьесу мне. Я ручаюсь, что тебе не найти большего поклонника в режиссере и обожателей в труппе.