Избранные письма. Том 2
Шрифт:
7. «Надрыв в гостиной». (У Катерины Ивановны. Гзовская, Качалов, Готовцев, Раевская).
8. «Надрыв в избе». У Снегирева (Москвин, жена его, сумасшедшая — Бутова, дочь-курсистка — Косминская, горбунья — Богословская).
9. «И на чистом воздухе». (Москвин и Готовцев).
На Москвина у меня очень большие расчеты. Эти две сцены для меня «clou»[45] вечера.
10. «Еще не совсем ясная». (Иван и Смердяков). Горев будет очень
11. «Луковка». (У Грушеньки. Грушенька, Алеша и Ракитин — Тезавровский).
12, 13. «Внезапное решение» — две сцены Мити, с горничной Грушеньки и с Петром Ильичом (Подгорный).
14. «Мокрое». Громадная картина на час с лишним. Тут кроме Мити, Грушеньки заняты — народ, Знаменский (мужик), Массалитинов (исправник), Адашев (поляк, бывший любовник Грушеньки), Болеславский (другой поляк), Ракитин (Калганов), Артем (Максимов), Хохлов (прокурор), Сушкевич (следователь) и т. д.
15. «Бесенок» (еще сценка Lise).
16, 17. «Не ты, не ты». (Иван с Катериной Ивановной и Иван с Алешей).
18. «Третий визит к Смердякову». (Иван и Смердяков — захватывающая сцена).
19. «Кошмар». (Иван и черт).
{31} Тут Качалову задается страшно интересная актерская задача, за которую он схватился с интересом, совсем для Качалова не обычным: сыграть кошмар одному, и за себя, т. е. за Ивана, и за черта, который в его воображении…
20. На суде: «внезапная катастрофа». (Показание Ивана и вспышка Катерины Ивановны).
21. Эпилог — «В больнице». (Митя, Алеша, Грушенька и Катерина Ивановна).
У нас сейчас заделано уже 15 картин, некоторые почти готовы.
Итак, видите, что все зависит от того, как сыграют, весь интерес не на фабуле и не на обстановке, а на образах. Удадутся яркие, темпераментные образы — будет большой успех. Не удадутся — будет почтенная скука.
Чтец будет Званцев. Ему не много надо читать, но надо очень тонко, в тоне вступать. Чтец иногда вступает даже среди действия. Кажется, это выйдет эффектно.
Хочет быть чтецом Вишневский, но это невозможно. Он слишком плоть от плоти публики первого абонемента. А Званцева я просил не брить бороду, которая ему идет. И его-то голос дубоват для чтеца… А Москвина (хотя бы на второй вечер, где он свободен) жаль занимать на целый вечер.
Теперь ищу время заладить Гамсуна. Марджанов начнет черновые репетиции. А как только пройдут «Карамазовы», будем репетировать параллельно Гамсуна и Юшкевича.
Последней постановкой предполагаю Тургенева. Конечно, нельзя теперь загадывать вперед. Но — пошлет бог милосердный — вы еще успеете к посту, т. е. к марту, приготовить с Константином Сергеевичем «Провинциалку», а «Нахлебника» и «Где тонко» приготовлю я с Москвиным, под руководством
Вот я Вам рассказал все. Прочитаете на досуге от нечего делать. И помните, что все труды театра идут под светом надежды, что, выздоровев, Конст. Серг. поверит в театр и вдвое полюбит его.
Целую Вашу ручку.
Вл. Немирович-Данченко
{32} 248. М. П. Лилиной[46]
9 сентября 1910 г. Москва
9 сент.
Дорогая Марья Петровна! В добавление к моему письму сообщаю еще, что Константину Сергеевичу, когда Вы будете ему читать, может, вероятно, доставить некоторое успокоение.
Мне кажется, что то, как я занимаюсь «Карамазовыми», очень приблизит актеров к теории Константина Сергеевича[47]. Чтоб не быть голословным, скажу, что даже Василий Васильевич (Вы понимаете это «даже»?), видя, как я прохожу роли с другими, попросил у меня разъяснения, и мы с ним, как могли и как я могу, распланировали роль, все время считаясь с новыми приемами К. С.[48]
Все сцены и роли сначала делятся на куски, на хотения, потом переводятся на чувства, и отыскиваются круги. Заучиваются сначала куски («скобки»), а потом уже слова. И т. д.[49]
Я думаю, что после этой работы у очень многих сразу приемы придвинутся к К. С.
Лично я делаю это очень искренно и убежденно. И так как я, вероятно, не все усвоил и многого еще не принимаю, хотя и понимаю, то, конечно, не веду репетиций так точно, как вел бы К. С., но думаю, что я близок и приношу кое-чего своего.
Я Вам пишу это письмо именно после разговора с Лужским, начатого по его собственной инициативе, — как бы ощущая некоторую заметную победу…
Двадцать одна картина «Карамазовых» оказывается сложнее, чем я ожидал. Каждая заключает в себе бездну психологии и очень сложных чувств. Отыскивать «ближайшие» чувства (хотения) очень трудно. Но изо дня в день это становится все легче. И так как внешней сложности в картинах нет, для срепетовки времени надо не много, то все внимание и поглощается такой работой. К сожалению, довести исполнение до виртуозной простоты, конечно, не удается. Слишком мною картин и ролей. Но надеюсь, что и то, что будет сделано, будет идти по той дороге, какая наметилась «Месяцем в деревне»[50].
Буду еще писать. Целую ваши ручки.
Вл. Немирович-Данченко
{33} 249. Л. Н. Андрееву[51]
Сентябрь (между 16 и 24) 1910 г.
Дорогой Леонид Николаевич!
Счастливый Вы, что можете писать такие письма. Я никогда не завидую, ни таланту, ни богатству, ни даже красоте, — это от бога. А вот что от самого человека, что, стало быть, и я мог бы в себе найти или выработать, — тому я завидую.