Избранные произведения в двух томах: том I
Шрифт:
Неизвестно, зачем ему потребовались калоши: на улице было совсем сухо.
Муся охотно побежала в переднюю, они довольно долго стояли, наклонившись около вешалки. Потом Муся громко сказала, что калоши не нужны, что дождя не будет, — и дверь наконец захлопнулась.
— Почему такие холодные руки, Леля? Разве ты боишься?
Да, Леля боялась. Все девочки у них на дворе давно уже подали заявление в школу. А Леля была на даче.
А вдруг уже поздно? А вдруг не примут? Да еще таинственная
А вдруг скажут: «Нам таких не нужно, без метрики!»
Леля успокоилась немного, увидев перед столиком в канцелярии еще одну мать с дочкой. Значит, еще не поздно. Дочка была маленькая, с растрепанными белокурыми волосами, падавшими ей на лоб.
Тоже, должно быть, хочет отпускать косу!
А в руках у матери была плотная зеленоватая бумажка (уж не метрика ли?), из-за которой шел горячий спор.
— Вы же знаете, что мы только с семи лет принимаем!
Да ей через два месяца…
— Значит, ей в будущем году в школу идти, а сейчас мала еще.
— Да ей очень хочется!
Муся спросила, можно ли видеть директора. Ей показали на следующую дверь. Она вошла в кабинет, Леля осталась одна в канцелярии.
Навстречу Мусе из кабинета директора вышли две учительницы.
Одна высокая, полная, с черными волосами и басовитым голосом.
Другая поменьше ростом, очень стройная, совсем седая.
Но когда они повернулись к свету — Леля стояла спиной к окну, ей было хорошо видно, — оказалось, что высокая черноволосая — уже пожилая, даже, может быть, и старая, с морщинками, а у седой — молодое лицо.
— Вот, Еленочка, — сказала высокая, — это опять твой народец. Новенькая. Пожалуй, не хватит нам трех первых классов.
Елена ласково улыбнулась девочкам.
Свежее, нежное лицо. Легким облаком белые волосы над ним.
— Что же вы, мамаша, такую лохматую девочку в школу привели? Не пустят ее в класс такую! — упрекнула высокая учительница.
— Да разве я ее такую? Я ее, когда занятия, причешу! — оправдывалась мать.
Девушка за столом объяснила высокой учительнице, что девочке нет еще семи лет.
— Ну куда же вы, мамаша, такого несмышленыша привели?
— Да ей очень хочется!
Высокая учительница покачала головой и спросила своим басовитым голосом:
— А ну-ка, скажи, где у тебя правая рука, а где левая?
— Не знаю! — пискляво ответила лохматая девочка.
— Ну вот видите…
— Как же ты не знаешь, Лида, вот это — правая, а вот это — левая, — подсказала мать. — Она знает, это она просто так.
— А на какой руке у тебя больше пальцев: на правой или на левой? — опять спросила высокая учительница.
— На левой, — пискнула девочка.
— Ну вот видите!
Леля стала торопливо и незаметно пересчитывать свои пальцы.
Разумеется, одинаково: пять на левой, пять на правой. На обеих десять пальцев.
Подумала… прибавила те, которые на ногах, — получилось двадцать.
Елена подошла к ней.
«Сейчас будет спрашивать…»
Но Елена взяла с подоконника свою шляпку и дотронулась тонкой рукой до Лелиных волос:
— Ах ты, кудрявенькая!
Леля всегда была чувствительна к ласке.
Весь страх ее прошел.
«Какая она хорошая! — подумала она. — Как хорошо, что я буду у нее учиться!»
— Пойдемте, Александра Федоровна, — сказала Елена.
Они вышли.
Леля смотрела им вслед и даже не сразу заметила, что Муся вернулась из кабинета.
— Что ж, Леля, пойдем домой.
— Не приняли? — испуганным шепотом спросила Леля.
— Почему не приняли? — засмеялась Муся. — Я подала заявление. Все в порядке. Первого пойдешь на занятия.
Перед школой был большой двор, широкий бульвар и очень тихая улица.
Впрочем, рано утром первого сентября эту часть бульвара никак нельзя было назвать тихой.
Звуки, которые неслись со двора школы, можно было сравнить со звуками большого оркестра в то время, когда музыканты настраивают скрипки и виолончели. А на взгляд это было похоже на шевеление разноцветных стеклышек в калейдоскопе. Стеклышки были разной величины и формы, одни яркие, другие потусклее, и двигались одни очень быстро, другие робко и медленно.
К восьми часам беспорядочное движение прекратилось. Девочки стали группироваться по кучкам: маленькие к маленьким, большие к большим, — и вытягивались в линейки. Каждая девочка должна была назвать свое имя и была отмечена в списке.
Новенькие стояли лучше всех: три первых класса: А, Б и В.
Некоторый беспорядок вносили родители: они плотным кольцом окружали малышей — мамы и даже некоторое количество пап.
Папы, впрочем, стояли смирно, с портфелями, и не вмешивались ни во что. Мамы зато спешили навести последнюю красоту: поправляли бантики, косички, завернувшееся крылышко на фартуке. Среди пап немалое место — в ширину — занимал Евгений Александрович. Муся стояла совсем в стороне за руку с Таткой. Татка обязательно хотела посмотреть, как Леля пойдет в школу, но близко ее не подпускали; опасаясь легкомысленных выпадов с ее стороны.
Сначала Леля растерялась в пестрой толпе, потом увидела несколько знакомых лиц: стали попадаться девочки из их дома. Несколько больших девочек окликнули ее и дружелюбно заулыбались над тем, какая она торжественная.
Леля невольно жалась к ним, руки и ноги были как не свои, она не знала, куда ей стать, что нужно делать.
— Ах, мелюзга, мелюзга!
— Подумать, девочки, четыре года тому назад мы сами были такие же!
— Смотрите, смотрите, Елена Васильевна идет! До чего она мне нравится, девочки, жуть!