Избранные произведения в двух томах (том первый)
Шрифт:
Так почему же я должен согласиться с Пахомовым? Разве он представил мне какие-нибудь неопровержимые данные? Разве он доказал, что на портрете изображен кто-то другой? Нисколько! Просто он очень логично опроверг мои доводы, показал их несостоятельность. Он справедливо считает, что на основании фотографии у меня нет пока серьезных данных приписывать это изображение Лермонтову. Но если бы у меня серьезные доказательства были, тогда Пахомову пришлось бы согласиться.
Значит, надо отыскать портрет во что бы то ни стало. Выяснить, кто из нас прав.
ВЫСТАВКА В ЛИТЕРАТУРНОМ МУЗЕЕ
Звонят мне однажды по телефону, приглашают в Литературный музей на открытие лермонтовской выставки.
– Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, наш директор, очень просит вас быть. Соберутся писатели, товарищи с кинофабрики, корреспонденты.
Потом позвонил Пахомов:
– Хорошо, если бы вы завтра зашли. Нам с Михаилом Дмитриевичем Беляевым удалось отыскать для выставки кое-что любопытное: неизвестные рисуночки нашлись, книжечка с автографом Лермонтова.
Я пришел, когда уже расходились. В раздевалке было много знакомых. На ступеньках, перед входом в залы, стоял Бонч-Бруевич – с одними прощался, с другими здоровался, благодарил, напоминал, обещал, просил заходить.
– Вот хорошо, что пришел! – пробасил он, протягивая мне руку.- Вам надо показать все непременно.
– Поздновато, поздновато! – с любезной улыбкой приветствовал меня Пахомов и гостеприимно повел в залы.
Несколько опоздавших, закинув голову, рассматривали портреты, картины, скульптуры.
– Это потом поглядим,- проговорил Пахомов.- Начнемте лучше отсюда.
И повел сразу во второй зал:
– Тут недурные вещицы,- говорил он.- Вот занятная акварелька Гау: портрет Монго Столыпина. Отыскалась в фондах Третьяковки.
Я переходил от одной вещи к другой. Около нас остановились Бонч-Бруевич и Михаил Дмитриевич Беляев.
– Ну как? – спросил Бонч-Бруевич.
– Чудная выставка! – отвечал я, поднял глаза и, остолбенев, вдохнул в себя полной грудью: – А-а!
Передо мной висел «вульфертовский» портрет в скромной овальной раме. Подлинный, писанный масляными красками. Так же, как и на фотографии, виднелся серебряный эполет из-под бобрового воротника офицерской шинели, и Лермонтов смотрел поверх моей головы задумчиво и печально.
– Падайте! – воскликнул Пахомов, жмурясь от дружелюбного смеха и протягивая ко мне обе руки, словно я падал.
Я стою молча, чувствуя, как краснею, и в глубоком волнении разглядываю портрет, о котором так долго, так неотступно мечтал. Я растерян. Я почти счастлив. Но какая-то тайная досада омрачает мне радость встречи. К чему были все мои труды, мои ожидания, волнения? Кому и какую пользу принес я? Все даром!
– Что ж, сударь мой, не скажете ничего?- спрашивает меня Беляев.
– Он онемел от восторга,- с улыбкой отвечает Пахомов.
– Дайте, дайте ему рассмотреть хорошенько! – требует Бонч-Бруевич.- Все-таки, можно сказать, из-за него портрет куплен.
– Почему из-за меня? – оживляюсь я.
– Это потом! – машет рукой Пахомов.- Как купили, я расскажу после. Скажите лучше: каков портрет?
– По-моему, превосходный.
– Портрет недурной,- соглашается Пахомов.-Только ведь это не Лермонтов, теперь уже окончательно.
– Как – не Лермонтов? Кто же?
– Да просто себе офицерик какой-то.
– Почему вы решили?
– Да по мундиру.
– А что же с мундиром?
– Офицер инженерных войск получается, вот что! Поглядите, дорогой мой: на воротнике сюртука у него кант… красный! А красные выпушки и серебряный прибор были в те времена в инженерных войсках. Тут уж ничего не поделаешь.
– Значит?
– Значит, ясно: не Лермонтов.
– Так зачем же вы его повесили здесь?
– Да хоть ради того, чтобы вам показать, услыхать ваше мнение. Хоть и не Лермонтов, а пока пусть себе повисит. Он тут никому не мешает.
– А по-моему, Николай Палыч, тут еще все-таки не до конца ясно… Пахомов мотает головой:
– Оставьте!…
СЕМЕЙСТВО СЛОЕВЫХ
Оказалось, портрет попал в Литературный музей всего лишь за несколько дней до открытия выставки.
Пришла в приемную музея старушка, принесла четыре старинные гравюры и скатанный трубочкой холст. Предложила купить. Развернув, предъявила портрет молодого военного, который оценила в сто пятьдесят рублей.
Закупочная комиссия приобрела гравюры, а портрет неизвестного офицера решила не покупать. Зашла старушка за ответом. Ей возвращают портрет:
– Не подходит.
Разложив на столе газету, старушка уже собиралась снова скатать холст в трубочку, но тут как раз в комнату вошел Михаил Дмитриевич Беляев.
Увидев в руках старушки портрет, он заявил, что это тот самый, который разыскивает Андроников и фотографию с которого приносил в Литературный музей. Для точности заметил, что Андроников считает портрет лермонтовским, хотя Николай Палыч Пахомов держится на этот счет совершенно иного мнения. Вошедший вслед за ним Николай Палыч стал настаивать, чтобы портрет непременно приобрели. И тогда Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич распорядился купить. После этого портрет был внесен в опись музея под № 13931.
Спрашиваю в музее:
– Что за старушка?
– Слоева Елизавета Харитоновна.
– Где живет?
– Здесь, в Москве, Тихвинский переулок, одиннадцать.
Поехал в Тихвинский переулок.
– Слоеву Елизавету Харитоновну можно?
– Я Слоева.
– Вы продали на днях портрет в Литературный музей?
– Я.
– Откуда он у вас?
– Старший сын дал.
– А где ваш старший сын?
– В той комнате бреется.
– Простите, товарищ Слоев. Где вы достали портрет?