Избранные произведения в двух томах (том первый)
Шрифт:
– Пушкин есть. Он у меня отложен!
С этими словами Ольга Александровна вынула из книги маленькую записочку на французском языке, адресованную Катенину, с просьбой одолжить денег. Две строчки.
– Вот. Дата «1-е апреля». И подпись «Pouchkin». Тут мы подошли к самому трудному.
САМОЕ ТРУДНОЕ
– Если бы я решила уступить этот автограф архиву,- спросила Бурцева, обдумывая и осторожно взвешивая
Я не менее осторожно ответил:
– Это вам точно скажет закупочная комиссия при Литературном архиве.
– Нет! – мягко произнесла Бурцева.- Мне хочется услышать от вас хотя бы приблизительную оценку.
– Если это действительно окажется Пушкин (говорить надо было ответственно и по-деловому)…если это окажется Пушкин, то за это могут заплатить,- стал я размышлять вслух,- чтобы не соврать вам… что-нибудь порядка… рублей, я думаю, пятисот…
– Неужели?
– Конечно, порядка пятисот… Ну, может быть, несколько меньше…
– Автографы Пушкина – величайшая редкость,- сказала Бурцева озабоченно.- Мой отец был крупным специалистом и знал цену таким вещам… Он очень дорожил этим автографом. Поэтому я думаю, что вы ошибаетесь. И как-то, простите, удивлена словами: «если это окажется Пушкин…» Вы, вероятно, уже убедились, что в коллекции, над которой я предоставила вам возможность трудиться, собраны только подлинные автографы. А вы – эксперт государственного архива – начинаете выражать сомнения. Если бы я не была в вас уверена, я могла бы подумать, что вы просто решили ввести меня в заблуждение… И вообще, я не совсем понимаю: если Пушкин идет за пятьсот, то в какой же цене остальные автографы? Лермонтов, скажем? Двести? Или, может быть, сто?
– Не менее тысячи.
– Это что? Ваше пристрастие? – Ольга Александровна говорит иронически.- Или другие тоже посмотрят так?
Ну конечно, не надо ей объяснять… Она и сама понимает, что содержательное письмо Лермонтова, заключающее в себе новые факты, ценнее незначительной записочки Пушкина. Но… Впрочем, она хотела бы прежде всего выслушать мое мнение о каждой рукописи отдельно.
Дело сложное!
Передо мной лежали документы, научное значение которых одному человеку известно быть не могло. Разве я специалист по военной истории? Или, даже и зная литературу, мог ли на память сказать, какие письма Чехова опубликованы полностью, какие с купюрами?
Перед отъездом в Актюбинск я, разумеется, спрашивал в архиве, во сколько оценивать автографы Гоголя, Тургенева, Достоевского, Чайковского, Чехова – те, о существовании которых в коллекции Бурцева знал. Но разве мог я предвидеть, что нападу на такую пропасть бумаг!
Приходилось цены определять приблизительно: «от» – «до». «От» иной раз казались Ольге Александровне маловаты. «До» беспокоили меня. Назову, а сам сомневаюсь: что скажут в Москве? «Наобещал! Увлекся! Завысил!…»
Впрочем, Ольга Александровна и здесь проявляла сдержанность, разговаривала любезно и просто, сомнения выражала в вопросительной форме, удивленно приподняв брови. Если я начинал убеждать ее, что больше никак не дадут, отвечала, подумав:
– Вам виднее.
– Очевидно, нам будет удобнее разговаривать,- сказала она наконец,- если вы предварительно составите опись. И лучше бы в двух экземплярах. Один возьмете с собой. Другой останется у меня. На случай возможных недоразумений.
Это был дельный совет.
В тот же час я принялся за работу.
НОТАРИАЛЬНАЯ ДОВЕРЕННОСТЬ
Склонив голову несколько набок, как Чичиков; сгибаясь, прищуриваясь и подмигивая себе самому, словно Акакий Акакиевич, трудился я над составлением первого каталога коллекции, отмечая, где копня, где автограф, а если письмо, то от кого и кому, дату, число страниц.
Время быстро пошло. Москва стала окутываться для меня туманом воспоминаний.
По окончании описи каждое письмо и записку пришлось пробежать глазами, против каждого номера выставить предположительную оценку. После этого Бурцева взяла счеты. И записала итог. Он выражался в солидной сумме из четырех нолей, а впереди стояла хотя и не последняя цифра из девяти, но далеко и не первая.
Предварительное изучение коллекции – на дому у владелицы – можно было считать законченным. Тут Ольга Александровна стала собираться к нотариусу, чтобы оформить доверенность.
– Зачем? Мне неудобно,- возражаю я ей.- Я представляю интересы архива.
– Не отказывайтесь,- советует Бурцева.- Вы возьмете с собой чемодан. И вас и меня это вполне устроит. У меня нет сомнений,- говорит она, улыбаясь,- что вы все равно будете защищать в Москве мои интересы.
– Тем не менее вам следовало бы поехать самой.
– Не могу. Я человек служащий. Ни с того ни с сего – и вдруг еду.
Я предлагаю походатайствовать о предоставлении ей отпуска. Нет, это ее не устраивает. Уехать она не может по разным причинам.
– Кого же уполномочить? – размышляет она.- Знакомых у меня в Москве нет.
– Дайте доверенность дочери. Ей двадцать три года. Она юридически правомочна.
– Рине? Но у Рины ребенок. Мальчику третий годик.
– А свекровь? Мальчик побудет без матери полторы-две педели,- подаю я совет.- Покупка должна быть оформлена до двадцатого декабря. Иначе срежут ассигнования. Двадцать третьего можете Рину встречать.
– Боюсь, ничего не получится!
– Остановится Рина у нас,- продолжаю я уговаривать.- От имени нашей семьи я зову ее в гости. И даже проезд оплачу.
– Только в долг,- решительно ставит условие Бурцева.- Из полученных денег она все вам вернет… Ладно,- сдается она.- Как-нибудь выйдем из положения. Рина! – зовет она дочь.- Тебе придется поехать в Москву. Иди, собирайся. Если ты поторопишься, вы успеете к ашхабадскому. А я тем временем пойду оформлю на твое имя доверенность.
Рина согласна. За сыном посмотрит свекровь, по вечерам Ольга Александровна будет брать его к себе в комнату. Все устроилось. Едем.
Но, прежде чем оставить Актюбинск, надо сказать наконец, откуда взялась и как попала туда эта удивительная коллекция.