Избранные произведения в двух томах. Том 1

Рекемчук Александр Евсеевич

Солнце ушло.

А на широкой, замершей в безветрии глади водохранилища не унималась обычная для этих дней суетная кипень. Круто разворачивались, припадая парусами к самой воде, нарядные яхты. Юркие скутера носились взад-вперед, оглушая все окрест своим занудным комариным воем. От досаафовской базы, что в заливе, вылетела на плес, набирая скорость, моторка, за ней, уродски раскорячась, мчался на водных лыжах парень в резиновой надутой рубахе. Сразу видно — новичок.

Витька в злорадном предвкушении следил за ним. Вот сейчас дадут маневр… И точно. Моторка вильнула в сторону, лыжи споткнулись о пенный

гребень, взлетели вверх, а парень плюхнулся в воду…

Витька расхохотался.

— Скучно, — сказала Алена.

— А Надя где?

— Завтра вернется. Поехала…

И, перемолчав миг, с неожиданной злостью закончила:

— …к своему.

— А-а, — деликатно отозвался Витька. Сам же подумал: «А твой где?»

К слову сказать, все деревенские догадки о том, что две девки, разбившие палатку в Порфирьевском дворе, станут, что ни день, возить к себе мужиков, — все эти единодушные предположения не оправдались, к некоторому, добавим, разочарованию хрюнинских жителей. Ни разу не было замечено, чтобы кто-то приезжал. Правда, черненькая, которую звали Надей, порой исчезала на денек-другой, уезжала на своем «Запорожце». И тогда беленькая, Алена, коротала время в одиночестве, вязала, читала книжки, а на работу в эти дни ездила, как и все, электричкой.

— У Нади вашей откуда машина? — спросил Витька.

Его уже давно интересовал этот вопрос. Откуда взяться собственной машине, хотя бы и микролитражке, у такой совсем еще молодой женщины, как Надя. Хоть она и инженерша, с высшим образованием, но ведь любому известно, что такие вот инженеры, которые недавно из института, получают меньше, чем средней руки рабочий. Вроде него, Витьки.

— Выиграла, что ли?

— Выиграла, — торжествующе подтвердила Алена. — На счастливый билет. Как в газете — за тридцать копеек…

— Ну? — подивился Витька. Хотя он о подобных случаях тоже читал в газетах.

Она взглянула на него с откровенной насмешкой. И снова, как маленького, погладила по голове.

— Просто повезло Надьке. Вышла замуж за одного карася, а он машину — на ее имя, квартиру — на ее имя… А потом развод. Без дележки. Гордый оказался мужчина.

Алена поежилась. Уже совсем стемнело, потянуло прохладой. Она же так и сидела — в сарафанчике, босая.

— В общем, стерва она, Витенька. Понимаешь? Зато умная. И красивая.

На этот раз Витька удивился втройне. Из-за того, что она так нехорошо высказалась про свою закадычную подругу. И потому, что лично он, Витька, считал Алену куда более красивой, нежели эта, черная, как воронок, Надя. И еще он поразился тому, как легко и свободно сказала она ему «понимаешь» и назвала его «Витенька»…

Он достал сигарету.

— Дай и мне, — попросила Алена.

Он дал.

— Я не курю, — объяснила она. — Иногда только. От злости.

На том берегу взвилась в небо дурашливая ракета.

За полуторакилометровой полосой воды, оловянной в темноте и теперь уже совсем обезлюдевшей, горели окна корпусов пансионата, вились разноцветными змейками неоновые вывески кинотеатра, кафе, ресторана. Оттуда же, беспрепятственно минуя расстояние, доносились трескотня барабана, клекот саксофонов, хрип засурдиненных труб…

Витька незаметно ощупал потайной карманчик брюк, где в старину носили часы, а теперь держат заначку.

— Махнем?

— Куда?

— Туда.

— Поздно уже.

— И-и… — беспечно махнул рукой Витька, хотя и сам понимал, что поздно. Что не надо.

— Хорошо, — согласилась Алена. — Только накину что-нибудь. И туфли.

Она вскочила. Нагнулась снова. Подняла с земли икону.

— А с этим как же?.. Я пока к себе отнесу.

И побежала к палатке.

А Витька — к берегу. Отвязывать лодку.

4

Он греб неторопливо, едва касаясь веслами воды.

Вот когда они плыли туда, в пансионат, чтобы поспеть до того, как швейцары замкнут все двери и вывесят неумолимые таблички, — вот тогда Витька выдал класс. Он закидывал весла назад, будто птица, намеревающаяся взлететь, и отталкивался такими же сильными птичьими махами. И все полтора километра пути лодка неслась, задрав нос, что твой полуглиссер…

Зато поспели. В ресторане «Дубки» посидели на высоких табуретках у бара, выпили по рюмке коньяку. Потом станцевали твист: Витька умел. Взяли по фужеру красного, что сосут через соломинку. Джаз ударил шейк. А этого Витька не умел. И тут уж, конечно, к ней подкатился какой-то хмырь болотный, расшаркался, уволок Алену. Что поделаешь — Витька не умел шейк. Потом они заказали еще по рюмахе коньяку. А оркестр заиграл танго «Букет моей бабушки». Хмырь болотный снова, было, навострил когти, но Витька сам повел Алену. Затем пососали еще красного, а джаз напоследок рванул «Летку-Енку». Тут все встали в очередь, будто за квасом, Алена оказалась в очереди между Витькой и хмырем: Витька держал ее за поясницу, а она хмыря. И когда отпрыгали это дело, Витька заметил, как хмырь сунул в руку Алене бумажку. «Дай-ка», — сказал он ей, вернувшись за стойку. «Что?» — изумилась она. Витька, однако, силой разжал ладошку, отобрал. Заглянул: «181–95…» Интересно, служебный или домашний? Хорошо бы домашний. Звякнуть, а там — мамаша. «Здравствуйте, гражданка. Из милиции. Тут человека задавило, нашли записную книжечку…» Но можно и на службу: «Алло, из вытрезвителя говорят…» У Витьки дома, в деревне, был собственный телефон, один кореш подарил: трубка, на трубке циферблат, проводок. Залезаешь на телефонный столб, контачишь проводок, набираешь номер…

Но на улице Витька бумажку изорвал и выбросил.

Обратно они плыли не спеша.

Алена, перегнувшись за корму, рукой бороздила черную воду, глядела на белую дорожку. Спросила:

— Понравилось?

— Ничего… Уж веселей Хрюнина.

— А зачем ты живешь в этом Хрюнине?

Витька совсем отпустил весла.

— Не знаю, — сказал он задумчиво. — Мне ведь от завода квартиру давали. А Раиса отказалась. Мать ее настроила, конечно. Либо отец… Им без нас тут не управиться: и дом, и огород, сад…

Алена выпрямилась на скамье, присмотрелась к нему зорко — в темноте.

— Витя, а ты себя кем считаешь: крестьянин ты или рабочий?

— Рабочий я, — твердо сказал Витька.

— Нет, — покачала она головой. И рассмеялась: — Ты, знаешь, кто? Ты… люмпен-крестьянин. Понял?

Витька промолчал. Не хотел признаваться, что не понял. Он не знал, как это — обидно или нет: люмпен. Слово-то красивое.

Лодка ткнулась в берег. Он замотал цепь, навесил замок.

Подал Алене руку — сойти.