Избранные произведения в двух томах. Том 1
Шрифт:
— А знаешь, Юрка, — тихо и также удивленно сказал он, — я ведь, оказывается, здорово на отца похож в этой фуражке… На твоего деда. Какой он на фотокарточке, да?
Юрка кивнул вежливо, но неуверенно. Возможно, он не помнил хорошо этой фотокарточки.
А сам Ким Андреевич Фролов уже смутно представлял себе живое отцовское лицо. Капитан Фролов уехал в Испанию, когда сыну было всего лишь пять лет, потом учился в академии (мать увез в Москву, а Кима сдали на попечение бабушки), потом он воевал с белофиннами, потом четыре года без единого ранения и без отпуска
— Да, похож… А ты? Ну-ка, надень.
Юрка с готовностью опять водрузил фуражку на голову.
Ким посмотрел, но промолчал, поскольку еще раз убедился, что сын похож на Алку — ее глаза, ее нос, ее брови. Маменькин сынок.
— Пошли, — сказал он, взяв сына за плечо и украдкой вздохнув.
От коньяка Юра не отказался, спокойно и грубовато вылил в рот.
— Как дела, Юрка?
— Нормально.
— А если… поподробней? Ну, прежде всего, где ты?
— «К черту подробности! В каком я городе?..» Знаешь анекдот, батя? — Юрка рассмеялся.
Ким показал ладонью чуть выше пупа: мол, такая вот борода.
И настойчивей:
— Где же?
— Далеко, — серьезно ответил Юра. — А больше — не имею права.
— А-а. — Отец обиженно пошевелил бровями. — И… матери не сказал?
— Нет, конечно.
Это почему-то утешило Кима Андреевича.
— Значит, тебе еще год? А дальше какие планы?
— Закурю? — спросил Юрка, покосившись на «Кент».
— Кури.
Фролов щелкнул зажигалкой, поднес ему огня. Он знал, что Юрка курит с девятого класса.
— Понимаешь… Можно в армии остаться — в прапор'a возьмут, даже уговаривать будут, я знаю. Учиться заочно. И это, конечно, дело, потому что прапорщикам платят прилично, не то что стипендия, жить можно… — Юрка сосредоточенно выпустил изо рта длинную струю дыма. На его лице было сейчас упрямое, даже злое выражение. — Но я, отец, хочу взять реванш. Все-таки я до сих пор уверен, что тогда они меня на экзамене нарочно завалили. Я ведь помню, как другие отвечали… Они мне занизили, а почему, я не знаю…
Ким Андреевич вспомнил, как год назад — нет, поболее года — Юрка уехал в Москву поступать в институт. Это, увы, роковым образом совпало с теми горестными событиями, которые произошли в семье. Алка ушла. И наверняка, чтобы избавиться от скандалов, от выяснения отношений, сразу же вместе со своим гражданином укатила в отпуск — даже не в Крым, а куда-то на Енисей, путешествовать на теплоходе, ищи-свищи. Поначалу у Фролова было жгучее мстительное желание и самому рвануть куда-нибудь в Гагру, с головой окунуться в светскую жизнь, закрутить умопомрачительный курортный роман и вообще… Но он просидел все лето в Соснах, так как в нем жила тайная надежда, что Алка вернется, что там, у них, вдруг не сладится, и, когда она явится домой с повинной, с чемоданом своим, зареванная и понурая, чтобы ему в этот момент обязательно быть на месте. Но прождал он зря.
И из-за всех этих обстоятельств ни отцу, ни матери не удалось поехать в Москву вместе с Юркой (кто знает, чем они могли бы ему помочь в жестоком конкурсе, четырнадцать человек на место — ну, хоть бы просто морально поддержать малого, когда он не набрал проходного балла), он поехал один и вернулся один, а вскоре ему пришла повестка из военкомата, и он уехал. Ким и Алка получили порознь несколько писем с непонятным обратным адресом. По этому адресу Ким Андреевич переводил парню толику денег, наверное, и Алка посылала.
— Значит, опять в геологоразведочный? — спросил Фролов. — А может быть, попробуешь в другой? Вот я слыхал, что сейчас в Бауманку можно пробиться, а Бауманка — это ого-го!
— Нет, — покачал головой Юрка. — Только в геологоразведочный, я давно решил… Как ты, батя.
И Ким Фролов опять не сумел скрыть торжествующей улыбки, как нынче в тресте, когда он выложил тройке молодых инженеров свою божественную Цифру: вот так-то, граждане.
Но он и сейчас подпустил суровости:
— А если не пройдешь?
— Я пройду, — сказал Юрка. — Теперь я пройду.
Тон его был таким уверенным, что отец взглянул на него даже с некоторым удивлением. Он еще раз внимательно посмотрел на его лицо (а точно ли Алка? Пожалуй, лишь цвет глаз…), на его плечи, подчеркнуто спрямленные погонами.
И лишь сейчас Ким заметил, что на кителе Юрки над комсомольским значком была приколота одинокая серая ленточка с синими полосками по краям.
Ким наклонился.
— Погоди… Это что у тебя?
— Медаль, батя, — ответил Юрка с отменной скромностью, но, видно, он терпеливо дожидался, когда эта ленточка будет замечена. — Медаль «За отвагу».
— А ты у меня что… отважный?
Ким весело и громко рассмеялся. Нет, право же, с этим малым не соскучишься.
— Отважный, значит? Ну, ты даешь, Юрка!..
Еще раз наклонившись, он пригляделся. И вдруг вспомнил, что хорошо знает эту серую ленточку с синими полосками по краям. Медаль с такой ленточкой была в шкатулке у матери, где он частенько рылся в свои школьные годы. Там лежали ордена подполковника Фролова, и там была медаль на серой ленте с синими краями, и мать рассказывала ему, что отец особо дорожил и даже хвастал этой медалью, потому что медаль была солдатская, а он получил ее, будучи старшим офицером — очень редкий случай, — но однажды довелось ему, офицеру, участвовать в штыковом бою…
— Постой, — сказал Ким. — Я не понимаю. Откуда у тебя это? И почему?.. Ты меня разыгрываешь?
— Я не разыгрываю.
— Но… каким образом? Послушай, Юрка, ты мне должен сказать. Это, в конце концов…
— Я не могу, папа. Не имею права. Пока я ничего не могу.
Глаза Юркины посмутнели: конечно же, наверняка ему очень хотелось все рассказать, тем более отцу, но он, к сожалению, не мог, не имел права.
И еще Киму, когда он заглянул в посмутневшие глаза сына, вдруг стало понятно, что эти глаза видели что-то такое, чего не видел он сам.