Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
— Но — помяните мое слово, Светлана Ивановна, — кто бы ни пришел на это место, все останется так, как было при Брызгалове. Разве только хуже станет…
«Вполне вероятно», — подумала Светлана.
— Унь-Ягинский промысел, — продолжал Николай Филиппович, — никогда не будет выполнять план. Или же план ему нужно давать с гулькин нос — так, для приличия… Вы — геолог, Светлана Ивановна, и вам-то уж известно, что Унь-Яга отжила свой век. Наше месторождение никогда не считалось богатым, а эксплуатируется уже пятнадцать лет. Что ж удивляться, если теперь залежь окончательно истощилась?..
«Да, залежь действительно истощена», — мысленно подтвердила Светлана.
А вслух спросила:
— Николай Филиппович, вы обо всем этом говорили на бюро райкома?
— Говорил.
И что же?
Брызгалов нервно рассмеялся:
— Как что? Результат известен… Добро, еще «строгача» не вкатили!
Помолчали.
— А вы говорите — напутствие, совет… — чуть погодя, с оттенком укора в голосе, сказал Брызгалов. — Вот вам мой совет: эти два или три месяца, что вам придется заведовать промыслом, жмите на мастеров — пусть гонят добычу. Хотя бы с нарушением режима скважин. Тяните на плановую цифру. А потом…
Николай Филиппович подошел к вешалке, снял с крючка картуз защитного цвета и глубоко надвинул его на лоб.
— Потом переводитесь на какой-нибудь другой промысел. Например, на Джегор. Буду рад вас там встретить…
За дверью, в коридоре, слышался топот ног, оживленные голоса. Это сходились на разнарядку мастера, вернувшиеся из лесу: кто на попутной машине, кто на собственном мотоцикле, кто пешком — с ближних буровых.
Светлана Панышко прислушалась к топоту, голосам.
— Николай Филиппович, — сказала она, — я прошу вас провести сегодняшнюю разнарядку…
Но Брызгалов, уже накинув на плечо брезентовый плащ, тыкал кулаком за спиной, отыскивая запропастившийся рукав.
— Нет, — ответил он. — Не могу. Не имею права. Это уже — ваши полномочия… До свидания.
И, не оборачиваясь, вышел.
Светлана подошла к окну, провела ладонью по стеклу, матовому от пыли. Но стекло не прояснилось: пыль прикипела к нему с другой, наружной стороны.
Сквозь эту пыльную пелену Светлана Панышко видела, как прошагал к своему дому Николай Филиппович Брызгалов — решительно, размашисто, крупно.
«Что делать? Ах да, разнарядка…»
После разговора с Брызгаловым на душе у Светланы было пустынно и смутно. Осталось гнетущее чувство неуверенности, бесполезности какой бы то ни было деятельности, ощущение скуки — беспросветной и серой, как эта пыль на окне.
Вот и отпуск, о котором она так мечтала, не состоялся. И вдобавок — это назначение, которое будет в тягость и ей, и всем остальным.
«А все-таки правильно сделали — сняли Брызгалова», — вдруг решила она.
5
Наутро в комнату, где сидела Светлана Панышко, стремительно ворвался Бородай. Бухгалтер промысла. В сатиновых нарукавниках.
Если не брать в расчет эти сатиновые нарукавники, то весь облик Бородая ну никак, никак не вязался с обычным представлением о бухгалтерах. Обычно они строги, неприступны. Может быть, у себя дома они — воплощенное добродушие. А вот на работе совсем иное. Все им кажется, что улыбнись они разок помягче или на час-другой впади во благость — и уже кто-то полезет с нескромным заявленьицем, кто-то станет выпрашивать аванс в счет аванса, попытается, одним словом, нарушить финансовую дисциплину.
Даже со своим прямым начальством бухгалтера осмеливаются вступать в пререкания. Скажем, начальство кладет резолюцию: «Выдать». А бухгалтер поперек той резолюции пишет свою: «Выплата незаконна. Не выдам». Тогда начальство кладет вторую резолюцию: «Выдать»… Ну, тут уж, конечно, бухгалтер выдает. Не может не выдать, потому что вторая резолюция для него — закон. Но совесть у него теперь чиста. И ревизор не придерется.
Так вот, бухгалтер Унь-Ягинского промысла Бородай не вполне соответствовал этому укоренившемуся представлению. Он никак не мог обрести строгого вида. Он стремительно бегал по коридорам и врывался в комнаты. Руки, ноги, голова — все это у него вечно пританцовывало. К тому же Бородай был крайне смешлив. Он насмешничал над другими и над собой, забавлялся по любому поводу и без повода. Казалось, что его очень смешит даже то обстоятельство, что вот он — Бородай — является бухгалтером. Что он просто ради смеха согласился быть бухгалтером. И сатиновые нарукавники для этого надел — ради смеха…
Никогда нельзя было угадать, всерьез говорит он или прикидывается? Издевается или шутит? За или против?.. Нельзя было угадать.
Бородай ворвался в комнату и положил на стол перед Светланой кусочек плотного картона.
— Будьте любезны, пожалуйста, распишитесь, Светлана Ивановна. Это — для банка. Послезавтра будем зарплату выдавать… Вот здесь.
Бородай узким ногтем мизинца указал графу.
— Авторучкой можно?
— Пожалуйста. Если не шариковая. Шариковой ручкой банк запретил — паста выцветает…
Светлана тщательно очистила перо. Наклонилась над бланком… Ей еще ни разу не приходилось расписываться на таком важном документе. И ни разу еще не приходилось так долго соображать, прицеливаться, прежде чем поставить свою подпись. Решилась: «С. Панышк…» — закорючка.
— Чудесно! — похвалил Бородай, забирая карточку. — Я вас очень прошу, Светлана Ивановна, в дальнейшем на всех чеках расписываться именно так, без отклонений. А то, знаете, банк не близко…
Он вдруг заливисто рассмеялся, оглянулся на старшего плановика Инихова, читавшего за соседним столом «Промышленно-экономическую газету», и доверительно сообщил Светлане:
— А то, знаете, бывали случаи. В прежние времена, с начальством. Особенно по понедельникам, после выходного… Рука-то со вчерашнего дрожит — вроде бы и та подпись, да не та: с образцом не совпадает. Ну, банк и не примет чека… Приходится обратно возвращаться, за семьдесят километров. На два-три дня задерживалась зарплата по этой причине…
Светлана выслушала, спросила:
— А вы самому товарищу Брызгалову об этом говорили?
Бородай округлил глаза, выражая полное недоумение, и вдруг весело расхохотался: