Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Николай шагнул на дорогу и поднял руку.
Дико взвизгнули тормоза. Машина юзом прошла еще несколько метров по снегу и замерла.
— Ну? Чего? — приоткрыл дверцу водитель.
— До Джегора… — объяснил Николай.
— Садись! — гаркнул водитель, распахивая другую дверцу.
— Сейчас… — Николай побежал прочь от машины.
— Куда?! — Водитель выругался.
— Лыжи… — пояснил Николай, выдергивая из сугроба обшитые оленьей шкурой голицы.
— «Лыжи!..» — передразнил водитель.
Он просто кипел от злости. И его машина дрожала от ярости.
Николай
Водитель еще раз выругался и с омерзением, будто давя гадюку, наступил на педаль.
Машина взвыла, рванулась с места.
Навстречу ветровому стеклу, мимо боковых створок понеслась тайга. Вся в снегу, вся заиндевелая, сумрачная, вечерняя. Она вплотную подступила к дороге и даже нависла над ней: кренились над трактом могучие ели, гнулся дугой березовый ветровал, налегал бурелом. И на всем этом — на павших стволах, на распластанных ветках — громоздились сугробы. И было похоже, что с обеих сторон дороги, уставив на дорогу морды, протянув к дороге лапы, лежат белые чудища. Они лежат, замерев, сгорбатясь для прыжка, но прыгнуть не смеют: куда грознее их самих несущееся глазастое страшилище…
— С Курьи? — завел разговор с водителем Николай Бабушкин.
В ответ на это водитель полез в карман телогрейки, пошуршал в кармане, извлек оттуда папиросу, размял ее как положено и сунул в рот — все это одной рукой, а другая рука на баранке.
Себе самому достал папиросу. А ты, мол, свои закуривай.
Машина неслась по тайге.
— Кирпич вез? — продолжал беседу Николай.
В ответ на это водитель полез в карман штанов, пошуровал в кармане, извлек оттуда коробок спичек, открыл коробок, достал из коробка спичку, чиркнул ею, поднес огонек — все это одной рукой, а другая рука на баранке. И глаза неотрывно глядели вперед.
Красиво едет.
— Давно шоферишь? — спросил Николай.
В ответ на это водитель еще раз глубоко затянулся дымом, открыл окошко, швырнул окурок, сплюнул — и все это одной рукой, а другая рука на баранке.
Его молчаливые действия можно было истолковать так: «Слушай, ты, не знаю, как тебя звать, но, допустим, Кирюха. Я по дороге ехал? Ехал. Ты голосовал? Голосовал. Я тебя посадил? Посадил. Уважил? Уважил. А вести с тобой задушевные беседы я вовсе не обязан. Может, мне с тобой неохота разговаривать. Может, у меня настроения нет. Так что сиди и помалкивай. А будешь приставать — ссажу. Понял?»
Николай Бабушкин все это, конечно, понял. И нисколько не обиделся. Обижаться-то не на что. Вот если бы, скажем, водитель проехал мимо, не обратив внимания на то, что стоит на дороге с поднятой рукой человек и в таком положении околевает на морозе, тогда можно было бы обижаться. А этот обратил внимание. Посадил. Везет.
А вести беседу водитель, конечно, не обязан с любым и каждым попутным пассажиром. Может, у него охоты нет разговаривать. И вообще шоферская работа очень нервная. Это не работа, а перевод нервов.
Машина неслась по тайге.
Фары щупали снежный накат, щупали стволы деревьев, прощупывали мглистое небо. В студеном бесприютном небе уже появились первые звезды, хотя всего-то времени было три часа пополудни. Стволы сосен вспыхивали в луче, обливались позолотой и снова гасли. А снежный накат искрился ярым глянцем, и этот освещенный фарами отрезок пути несся вперед, круша непроглядную темень.
Вдруг фары нащупали что-то впереди, уткнулись во что-то. Машина остановилась.
Водитель распахнул дверцу, высунулся из кабины и заорал:
— А ну, давай! Освободи проезд! Раскорячился тут!..
Николай вгляделся. Впереди на дороге, в мутном свете направленного луча, он увидел угольник. Угольник-снегоочиститель.
Это сооружение похоже на букву «А», если букву «А» положить плашмя на дорогу. В голове буквы движется трактор-тягач. Он волочит за собой две бревенчатые ноги, меж ними распорка. Ноги раскинулись во всю ширину дороги — от кювета до кювета. Они срезают с дороги лишний снег и тяжестью своей трамбуют накат. Там, где прошел угольник, остается чистое, ровное, сияющее глянцем белоснежное шоссе. Лети по нему во весь опор!..
Но это еще не все. У стыка бревенчатых ног, позади трактора, устроена будка. В будке — железная печка и некий запас дров. Подле печки сидит человек, греется, кипятит чай и жарит картошку. Поскольку ехать на угольнике — очень долгая музыка. Скажем, дано производственное задание: привести в порядок дорогу от Курьи до Джегора. От Курьи до Джегора девяносто один километр. А трактор с угольником движется по дороге со средней скоростью восемь километров в час. Стало быть, на все это дело уйдет полторы рабочих смены, а то и больше. Поневоле захочется чаю в пути. Захочется картошки.
Тракторист сидит в своем тракторе и обеспечивает поступательное движение. А его напарник (тот, который сидит на угольнике и греется у печки) — у него другие функции. Он ест картошку и наблюдает, что делается на дороге впереди и позади угольника. Ведь по этой же самой дороге с утра до вечера, взад и вперед ездят автомашины. С угольником им никак не разъехаться. И вот, завидев машину, напарник бросает ложку, соскакивает на ходу с угольника и вынимает из буквы «А» поперечную распорку. Ноги буквы «А» сами собой складываются, и встречная или же попутная машина проезжает мимо. Тогда распорка опять вставляется между ног, и угольник движется дальше, выполняя производственное задание.
Надо заметить, что эта работа — вынимать и вставлять распорку — весьма хлопотливая. И тоже нервная работа. Но люди, работающие на угольнике, относятся к своему делу спокойно. С шоферами не лаются. Возможно, в отделе кадров специально подбирают для этой работы спокойных людей, у которых нервы в порядке.
Что же касается шоферов, то они от века не ладят с персоналом угольника, выскакивают из кабин, машут руками, тычут в нос персоналу часы. И напрасно. Ведь это именно для них, для шоферов, для их удобства и высокого километража, ездит угольник от Курьи до Джегора и обратно и шлифует дорогу.