Избранные произведения в трех томах. Том 1
Шрифт:
Долинин жил возле пожарного депо, в подвале массивного двухэтажного дома, темный кирпич которого вот уже полстолетия полировали дожди и ветры. Спускаясь по лестнице и шаркая ногами по истертым каменным ступеням, он неожиданно наткнулся на человека:
— Кто?
— Я.
— Пресняков?
— Да, к тебе иду. На бочку вот наскочил.
— Я сам с ней каждый день воюю.
— Убрал бы.
— Времени нет.
— Ну, тогда берись за низ! — решительно заявил Пресняков.
Вдвоем они легко вытащили бочку на двор, и она, гремя, покатилась по застывшим на морозце комьям грязи.
— Я
— Высокая оценка, но незаслуженная. Сегодня мне это качество чуть не изменило.
— Что так?
— Пойдем в хату, расскажу. — И они снова спустились по лестнице.
За обитой войлоком подвальной дверью были слышны приглушенные звуки не то польки, не то фокстрота, ни Долинин, ни Пресняков в такой музыке не разбирались. В ярко освещенном жилье Долинина сидели Солдатов с Терентьевым и слушали радио. Ползунков хлопотал у плиты за перегородкой, устроенной из двух военных плащ–палаток. Оттуда тянуло чадом, запахом пригоревшего сала…
— Ну, что у вас в Европе? — спросил Долинин, сбрасывая полушубок.
— Музычка, — ответил Терентьев, закуривая самокрутку вершка в три длиной, и выпустил густейшее облако зловонного дыма. — Гарный тютюн!
— Нас тут голодом душат, в траншеях гнием, по немецким тылам на брюхе ползаем, а союзнички веселятся! — Солдатов зло стукнул кулаком по крышке приемника.
— Разобьешь, — сказал Долинин. — Бедный ящик ни в чем не виноват.
Солдатов махнул рукой. Мысли его были мрачны. Он только что рассказывал Терентьеву о могилах под берегом Славянки, в которых зарыты сотни жителей Славска, о виселицах перед дворцом, о застенке, устроенном гестаповцами в крепости.
Долинин не знал об этом разговоре, настроен был бодро и сильно проголодался.
— Ого! — воскликнул он радостно, увидев в руках выходившего из–за перегородки Ползункова огромное блюдо жареной картошки. — Пом–де–тер! Земляные яблоки! Ты гений, Алешка. Не на бензин ли выменял, как прошлый раз?
— Что вы, Яков Филиппович! — возмутился Ползунков, ставя блюдо на стол. — Бензин! А есть ли он у нас, спросите сначала. Добыл вполне честно. Для такого случая… Товарищ Солдатов месяца три у нас не был. Не сомневайтесь, Яков Филиппович, кушайте.
— Ну, смотри у меня. Где вилки?
— Так всухую и будем? — по–прежнему мрачно спросил Солдатов, пытаясь поймать на вилку хрусткий кружок картофелины. — Жадничаешь?
— Почему всухую? — Долинин обеспокоился. — Ползунков! У нас же еще оставался фондик?
— Оставался.
— Ну и давай его сюда. Для себя приберег, что ли?
— Нападаете вы на меня сегодня. — Шофер вздохнул и полез под кровать.
Минуты две он ворчал там, что, дескать, возись, как проклятой, с машиной, для которой бензина нормального не могут достать, — через копоть на черта стал похож, харкаешь нефтью, а благодарности никакой, одни нарекания. В конце концов из старого валенка были извлечены две бутылки и водружены на стол.
— Вот и весь фондик.
— Горилка оковита! — Терентьев встряхнул одну из бутылок, ловким шлепком ладони по донышку вышиб из нее пробку и взялся за другую. — Особенная,
Ползунков, подчеркивая обиду демонстративным молчанием, нарезал тонкими ломтиками несколько сморщенных, перекисших огурцов, и ужин начался.
— Зачем звал? — спросил Пресняков Долинина, с удовольствием пробуя картошку.
— Сначала ты расскажи, что у тебя там случилось?
— Чуть один тип не разжалобил. — Пресняков достал из планшета листки клетчатой бумаги, отобранной у оборванца, разложил их на столе. — Что это, по–вашему?
— Это? — Долинин на минуту задумался. — Это план села.
— Какого села?
— Того самого, в котором мы сейчас едим картошку, добытую вполне честно. Вот райком, отмечен крестиком. А это, наверно, твое отделение, тоже крестик. Дальше — штаб артиллерийской бригады, школа… Так?
— А утюги возле берегов, эти самые плешки, — указал Батя на овалы, — канонерки.
— Примитив, — с досадой отмахнулся Солдатов. — Очередного подлеца поймал. Какой–нибудь идиот, завербованный немцами в Пушкине или в Славске. Перебросили его сюда под видом безнадежного дистрофика. В чем же тут сомневаться? Все ясно. Слоняется, чертит свои каракули. Крестов понаставил, корабли отметил. Потом по ним артиллерия ударит. Хоть бы колокольню вы взорвали: ориентира бы не было.
— Ну, знаешь, в тебе, Наум, скрыты великие таланты! — Пресняков даже руками развел. Он стал рассказывать о том, как был задержан оборванец, как обнаружили у него эти листки с чертежами.
— А что, Курочкин у меня орел! — заметил Терентьев самодовольно.
— Орел, — согласился рассеянно Пресняков. — Да Казанков еще помог со своим портсигаром. Лазутчик этот, видать, начинающий, необученный.
— Трус. Запугали его там, в Пушкине, заплечных дел мастера, — сказал Солдатов. — Трусы — самый благодатный материал для вражеской разведки.
Долинин вилкой рисовал что–то на потертой клеенке стола, покусывая губу.
— Знаешь, — заговорил он, — мой разговор с тобой, Пресняков, имеет прямую связь с этим делом. Наум, видишь ли, привел одноглазого парня, который никому из наших не знаком.
— А фамилия, прошу заметить, у этого циклопа — Цымбал, — вставил Терентьев. — Виктор Цымбал. Какая–то заграничная фамилия.
— Совсем не в фамилии дело, — прервал его Долинин. — И, может быть, за парнем этим ничего предосудительного нет. Но надо проверить. Я тебя, Пресняков, о том и прошу: проверь.
— Правильно, — сказал Пресняков. — Будет сделано.
— Чепуха! — обозлился Солдатов. — Я достаточно проверял. Не треплите человеку нервы. Мало вам выбитого глаза?
— Нервы трепать нужды нет, — возразил Долинин. — Но проверить можно и нужно… А теперь, — заговорил он иным тоном, — послушайте, товарищи, я вам некий планчик разовью. Конечно, сами мы ничего не сделаем, но если этот планчик представить в штаб армии да там его одобрят, то кто знает?.. Сегодня Лукомцев, сказать по правде, не очень–то воодушевился. Да ведь я ему ничего толком и не рассказал, самому неясно было. А посидел вот часок–другой, кое–что и наметилось. — Долинин развернул карту. — Видите: бумажная фабрика… овраги, ольшаники… Овраги идут в обход Славску. Стремительный бросок с танками…